Книга Наночума. Проклятый год - Джефф Карлсон

— Нам здесь больше ничего не светит, — Кэм старался говорить ровным тоном, не повышая голоса. — Мы и так чуть не отдали концы. Вы же сами знаете. Попытка перейти на другую вершину опасна, но нам ничего иного не остается.

Прайс потыкал указательным пальцем в направлении Кэма и его группы.

— Идите, если хотите. Мы вас не держим. Но мы не позволим доесть всю нашу провизию!

Кэм даже пожалел, что не испытывал к Джиму ненависти. Так было бы проще. Прайса окружали хорошие люди, лучшие из лучших по определению, бойцы. Они вместе истекали кровью, делились последним и в холода согревали друг друга теплом своих тел. У них общие грехи. Разве это не стоило попытки спасти их?

Спасутся они — возможно, и ему простится.

Кэму хотелось добрым поступком загладить собственные грехи. Если все начать сначала, зажить лучшей жизнью, может быть, еще получится не вспоминать об ужасах, творившихся на этой горе под оком холодных, бескрайних небес.

Прайс в поисках поддержки оглянулся через плечо на группу сторонников, точь-в-точь как перед ним это сделала Лоррейн:

— Мы никому не позволим брать еду сверх установленной меры!

В центр круга к Кэму, опередив Сойера и Мэнни, выскочила еще одна одинокая фигура — Бакетти.

— Еда — наша тоже! — воскликнул он, обнажив в комке бороды гниловатые зубы. За последние несколько дней Кэм не слышал от бедолаги ни слова, давно махнул на него рукой и теперь ощутил, как в сердце шевельнулась странная гордость.

Такое чувство — слабость, отвлечение разума.

Прайс продолжал орать:

— Это — общая еда!

— Именно! — рявкнул в ответ Сойер. — Бакетти, я сам и эти ребята чуть спины не сломали, таская припасы в гору. Мы заслужили напоследок поесть вдоволь…

— Голосовать! Давайте проголосуем!

— …и мы поедим вдоволь, Прайс. — Сойер перенес вес тела на выставленную ногу. Даг Силверстейн тоже подался вперед.

Кэм остановил их, подняв руки. Силверстейн отступил, но Сойер не уходил из круга. Юноша в отчаянии толкнул приятеля, одновременно скользнув руками по его груди сверху вниз. Оружия под одеждой вроде бы не было.

Дыхание Прайса смердело перекисшим желудочным соком. Кэм, пересилив отвращение, придвинул лицо вплотную и произнес:

— Пошли с нами, Джим.

— Пусть остаются, — прорычал Сойер.

— Мы обязательно дойдем, — гнул свою линию Кэм, — Голливуд уже разведал самый легкий путь. Мы доберемся до них быстрее, чем он до нас. Ну же! Весной в горах всегда идут дожди. Как только начнутся — сразу выступаем.

По расчетам Сойера, в зоне низкого атмосферного давления граница наночумы смещалась ниже на добрых триста метров. Обитатели вершины выбирали для вылазок наихудшую погоду. Риск поскользнуться в темноте и холоде на льду или мокрых камнях, попасть под снежную лавину или заблудиться стоил того, чтобы уменьшить время контакта с наночастицами.

— У нас просто нет выбора. Неужели ты не понимаешь? — продолжал Кэм, — если здесь останутся больше пяти-шести человек, к декабрю вы будете жрать друг друга.

4

Рут каждый день, иногда по несколько часов кряду, висела у иллюминатора. Командир корабля Уланов пытался отвадить ее от дурной привычки приказами, просьбами и даже шутками — приемчики и подходцы непрерывно менялись подобно обволакивающему Землю облачному слою, — но мир международной космической станции был тесным и стерильным, а Рут, чтобы думать, требовалось свободное пространство.

Кроме того, чем еще развлекаться на орбите, как не подначками?

Иллюминатор в лабораторном модуле сделали по единственной причине: конструкторы намечали проведение экспериментов с жидкостями и материалами в открытом космосе. Рут давно уже демонтировала пару манипуляторов — они только загораживали вид. Наука ради науки никого больше не интересовала.

Ночную сторону планеты окутывала доисторическая тьма. Женщина терпеливо ждала, предаваясь мечтаниям. Восход солнца неизменно вызывал у нее восторг, хотя на низкой орбите это событие повторялось каждые полтора часа. Наблюдение за рассветом вдохновляло ее.

— Доктор Голдман!

Астронавтка вздрогнула, услышав отозвавшийся гулким эхом под сводами лаборатории окрик Уланова. Последнее время у командира вошло в обыкновение пугать ее, застигая врасплох, — немудреная затея, если учесть, что через перешеек, соединявший лабораторный модуль с главным корпусом станции, любой мог проскользнуть легко и бесшумно. Так когда-то ее папа пытался отучить терьера Келса грызть диван — лечение шокотерапией. Видит бог, Рут реагировала как последняя идиотка, вела себя точь-в-точь как та глупая собака — вступала в спор, хотя прекрасно понимала, что Уланов ломает комедию. Слишком уж много времени тратил он на попытки довести ее до белого каления. Их поединки превратились в осторожный флирт между начальником и подчиненной, что шло вразрез с железным правилом, запрещавшим панибратство на борту. Борьба с соблазном требовала от командира больше усилий — ему еще и авторитет надо поддерживать.

Они действовали друг другу на нервы, но в то же время заряжали друг друга энергией — хорошо уже, что уныние хоть иногда удавалось развеять. Рут не отрывалась от иллюминатора, намеренно провоцируя командира.

— О чем ты тут все думаешь? — поинтересовался Уланов. — Ты миллион раз смотрела в это окошко. Что нового ты там можешь увидеть?

В условиях земного притяжения через лабораторный модуль было бы невозможно пройти. Оборудование свисало с трех стенок куба, его привинтили болтами между оригинальными приборами и компьютерами. Все почти в один тон — и грязно-белые переборки, и серые металлические панели. Командир корабля тренированным движением подобрался ближе и, останавливая вращение, уперся ступней в потолок.

Николай Уланов был великоват для космонавта: грудная клетка в два раза объемнее, чем у Рут, квадратное лицо из-за перераспределения жидкости в организме в условиях невесомости расплылось до устрашающих размеров. Похоже, Николай считал, что крупные габариты дают ему психологическое преимущество, и любил глыбой нависать над ней — как сейчас.

Запах его тела — плотный, ярко выраженный — наводил Рут на мысли о Земле. Добротный, прямолинейный, манящий запах. Она наконец оторвалась от иллюминатора. И как ему не надоело корчить из себя страшного русского медведя?

Уланов, словно прочитав ее мысли, безо всякого перехода сменил тон. Теперь он был волком, изворотливым и хитрым. Новый зверь произнес спокойным голосом:

— Товарищ, ты хочешь, чтобы я наглухо закрыл это окошко? Приставил к тебе соглядатая? До тебя не доходит важность моих требований?

Затеплившаяся в сердце Рут искорка озорства погасла. Может быть, так лучше.

— Я все перепробовала.

— Из Индии только вчера прислали новые схемы.