Книга Факелоносцы - Розмэри Сатклиф

— Ко мне! Ко мне! Сюда!

Сквозь красный туман, застилавший глаза, он увидел оскаленное лицо, горящие голубые глаза, желтые космы, развевающиеся из-под большого рогатого шлема, и вогнал меч прямо над золотым ожерельем. Сакс уронил занесенный топор и отшатнулся, хватаясь за горло рукой. Между пальцев у него брызнула кровь.

Аквила захохотал — по крайней мере отец его отомщен!

Он не почувствовал удара, который скользнул по его виску и свалил, словно быка на бойне. Он знал одно: он успел прыгнуть вовремя и убил врага, а теперь вот все кончено… Странно только, что он жив, — одно не вязалось с другим. Его рывком поставили на ноги, и это тоже было странно — он не помнил, как очутился на земле. Он был ошеломлен, стекавшая по лицу кровь заливала ему глаза. И вдруг он услышал крик Флавии: «Аквила! Аквии-ила!» Он повернулся в крепко державших его руках и увидел, как Флавию со смехом тащит, перекинув через плечо, светловолосый гигант, а она сопротивляется, как дикая кошка. Аквила рванулся было к ней, волоча за собой тех, кто держал его, но ему скрутили за спиной руки и повалили на колени, он продолжал бороться и боролся изо всех сил, сердце у него чуть не лопалось и кровь молотом стучала в висках. Наконец в глазах у него потемнело, все вокруг подернулось красной дымкой. Крики Флавии внезапно прекратились, наверное, ей зажали рот рукой.

Аквилу толкнули вперед, вновь заломили назад руки, так как он все еще сопротивлялся, и поставили перед рослым саксом, стоявшим на верхней ступени террасы под обгорелым искривленным скелетом тернослива. Отсветы пламени, метавшиеся из стороны в сторону, играли на его шлеме, на желтых волосах и бороде, на казавшихся живыми чешуйках света его кольчуги. Аквила вдруг увидел перед собой лицо убийцы его отца, врага, которого он собственноручно заколол. Только на шее почему-то нет золотого крученого ожерелья, а на горле не зияет рана, значит, это не он, а кто-то другой.

Он стоял, сложив на груди руки, и смотрел на Аквилу из-под насупленных золотистых бровей. На одном из пальцев крупных рук вдруг сверкнул зеленый огонек, и Аквила, обессилевший, задыхающийся, переставший сопротивляться, догадался, что это отцовский перстень.

— Так, так, — после долгого молчания произнес рослый сакс, — стало быть, ты убил моего брата.

Несмотря на молот, стучавший в голове, Аквила понял смысл гортанных звуков, недаром он отслужил год в нижнерейнских войсках, где немного научился языку саксов. Он с трудом поднял голову, пытаясь стряхнуть кровь с глаз.

— Твой брат убил моего отца на пороге его дома.

— Смотрите-ка, он говорит по-нашему! — Рослый сакс по-волчьи оскалился. — Что ж, месть за сородича сладка. Я, Вирмунд Белая Лошадь, тоже нахожу ее сладкой. — Он с нарочитой медлительностью вытащил из-за пояса окровавленный меч и стал его покачивать и поглаживать своими ручищами.

Аквила ждал, не спуская глаз с его лица. Он слышал рев пламени, мычание скота, сгоняемого в кучу, а за этим — тишину, мертвую тишину, наполненную одним лишь ветром. Но даже и ветер начал уже стихать. Аквила разглядел в красном свете пожара тела, валяющиеся как попало в причудливых позах, — тела своих и тела Морских Волков. Отец и вождь саксов лежали рядом на пороге, и Маргарита лежала мертвая в ногах своего хозяина, видно, успела подползти в последний момент. Аквила почти не испытывал боли при виде мертвых, он знал: через несколько мгновений присоединится к ним. Флавия — вот что причиняло ему боль, одна Флавия.

Вирмунд занес уже меч для смертельного удара, как вдруг вдали, за хриплыми стонами истрепанного ураганом леса, раздался вой, который Аквила уже слышал этой ночью, — вой выходящего на охоту волка. Ему ответил еще один, далеко, с дальнего края гряды холмов.

Вирмунд остановился и прислушался. Затем опустил руку с мечом, и на губах его появилась насмешливая улыбка; губы его растягивались все шире, пока улыбка не превратилась в волчий оскал.

— Ага, волки почуяли кровь, — проговорил он. — Скоро они придут сюда на ее запах. — Казалось, он что-то обдумывает, проводя пальцем по лезвию. Неожиданно он загнал меч обратно в ножны и приказал: — Отведите его на опушку леса и привяжите к дереву.

Воины быстро переглянулись между собой, потом с сомнением уставились на своего вожака.

— Живого? — переспросил кто-то.

— А волки на что? — коротко ответил брат убитого вождя, и по разбойничьей дружине прокатились одобрительное рычание и мрачные смешки.

— Ага, верно, бросить его волкам! Он убил Виргульса, нашего вождя! Волков они называют нашими братьями, пусть волки отомстят за своих братьев!

Подталкивая сзади, они поволокли его вниз по ступеням террасы и мимо пылающего скотного двора потащили к лесному мысу, нависающему над бывшими виноградниками, где так недавно они с Флавией стояли и глядели на долину, на свой дом. Под конец Аквила начал опять бешено, исступленно сопротивляться. Все-таки одно дело собраться с духом для быстрой смерти от острого клинка, и совсем другое — быть привязанным к дереву, оказаться живой приманкой для голодных волков. Тело его противилось такой участи и, помимо его воли, продолжало бунтовать. Но сил уже не осталось. С него, беспомощного, как захлебнувшийся щенок, содрали одежду, кто-то принес полуобгоревшую толстую веревку из горящего сарая, уцелевшей частью ему связали руки за спиной и примотали его к стволу молодого бука. Покончив с этим, саксы отошли подальше и принялись весело над ним потешаться.

С огромным трудом Аквила заставил себя поднять голову, которую словно пригибал книзу невыносимый гнет, и увидел их темные фигуры на фоне пылающей усадьбы.

— Жди теперь гостей, а пока грейся — вон как пожар бушует, — прорычал брат вождя и окриком отозвал воинов, как охотник отзывает собак. Аквила не видел, когда они ушли, он только вдруг почувствовал (хотя все мешалось в его гудящей голове), что он один.

По долине гулял ветер, но за ветром он слышал тишину. Пламя пожара опадало, и скоро в долине, где столько поколений горел огонь домашнего очага, всякий огонь погаснет навсегда. И эта тишина, это безлюдье нахлынули на Аквилу, будто волны темного моря, и поглотили его. В крутящейся тьме вставали и исчезали кошмарные картины: снова и снова он видел последний бой в дверях атрия, гибель отца и, главное, Флавию, корчащуюся в руках варвара, и он сам, как безумный, начал извиваться, пытаясь разорвать путы, но веревки только крепче впились ему в тело и брызнула кровь.

В конце концов он, видимо, потерял сознание. Очнулся он, когда вокруг стоял серый рассвет и буря совсем утихла. Волки не пришли. Очевидно, слишком много их человеческих собратьев охотилось поблизости. Как бы там ни было, но, очнувшись, Аквила услышал невнятный говор и первое, что он увидел, когда разлепил веки и все поплыло перед его глазами, это ноги в неуклюжих башмаках из недубленой кожи и край круглого сакского щита. На поляне опять были варвары, но Аквила почему-то понял, что это не вчерашняя банда, а уже какая-то другая, которая рыскала в здешних местах и, выйдя из лесу, увидела, что ее опередили.