Книга Наблюдения, или Любые приказы госпожи - Джейн Харрис

Я не хотела признаваться, что не знаю, поэтому сказала:

— Она уехала.

— Да неужто? — говорит Хендерсон, а потом спрашивает (к крайнему моему удивлению): — Уж не на поезде ли она уехала? — и начинает ржать во все горло. Натурально ржать конем.

Я просто стояла и смотрела, пока он разрывался от хохота. Это было даже не забавно и я подумала, что у него видать не все дома. Через пару минут он успокоился и вытер глаза.

— О господи. Уж не на поезде ли она уехала, вот смех-то. — Затем перегнулся через прилавок и доверительно спросил: — А как поживает очаровательная Арабелла?

— Кто? — переспросила я страшно высокомерным тоном.

— Миссис Рейд, твоя хозяйка. Иль ты даже имени ее не знаешь?

— Ах да, — говорю, — Арабелла. Я не расслышала. Прекрасно поживает, благодарствуйте.

— Ну а сам как?

Я предположила, что он имеет в виду хозяина, и сказала:

— Сам сейчас в отлучке.

— Ну да, ну да, — кивнул Хендерсон. — Вербует избирателей, не иначе?

— Само собой, — ответила я, разумеется понятия не имея, о чем речь.

— Ну да, ну да, — повторил он и приподнял бровь. — И она там одна-одинешенька? Скучает в огромном пустом доме. Небось бедняжке и поговорить-то не с кем, а?

Хендерсон облизал кончики усов, понятно кого представляя в роли собеседника. При одной мысли, что он хотя бы приблизится к миссус, меня аж передернуло от отвращения.

— Вовсе нет, — говорю. — У ней полон дом гостей.

— Вот как?

— Да, у нас гостят несколько человек. Родичи миссус, из Англии. Вот почему нам понадобилось еще съестное, они подъели все подчистую. А теперь, с вашего позволения, я возьму шесть лепешек да пойду восвояси. Меня ждут.

Да уж, моя просьба явно была для Хендерсона наитруднейшей из всех мыслимых — так тяжко он вздохнул и так неохотно сполз с табурета, горестно качая головой, словно не в силах уразуметь, почему вообще кому-то взбрело на ум покупать ячменные лепешки. Подлинно душераздирающее зрелище. Наконец он упаковал шесть лепешек в пакет, и я выложила деньги. Он смахнул монетки с прилавка, поймал в фартук и из него вытряхнул в кассу. Ясное дело, не хотел дотрагиваться до них своими белоснежными ручками, чтобы не подцепить микробов от ирландской девчонки.

Арабелла.

Арабелла, Арабелла, прелестное имя. Всю обратную дорогу я вспоминала афишу, которую однажды видела у Королевского театра, там была нарисована балерина с кожей белее молока, наряженная в умопомрачительное бледно-розовое платье с пышной юбкой — не знаю почему, но имя Арабелла навевало на меня мысли о чем-то таком вот изящном, утонченном и прекрасном.

В отличие от имени Бисквит Кротки. Я обрадовалась, не увидав на турнепсовом поле давешнего угрюмца. Верно он ушел плевать на другое поле.

По возвращении в «Замок Хайверс» я застала миссус в кухне.

— Ты вернулась! — радостно воскликнула она (не иначе думала, что я сбегу с ее двумя пенсами).

Я отдала лепешки, и она тотчас показала мне ворох одежды, выложенной для меня на столе. Там фартуки, нижние юбки, чепцы и два ситцевых платья, одно в полосочку, другое темно-серое, оба маленько полинялые. Я мигом поняла, что все вещи не новые, не могла же она так быстро раздобыть новую одежду. По молодости лет я очень заботилась о своей наружности, а потому немного расстроилась, что мне придется ходить в обносках. Видать миссус заметила разочарование на моем лице.

— Думаю, размер примерно твой, — сказала она, потом добавила: — Они на время, пока мы не пошьем новые.

Я взяла полосатое платье и осмотрела. По крайней мере оно казалось чистым и пахло как свежеотутюженное.

— Надень, — говорит миссус.

— Мне прямо здесь переодеваться, мэм?

— Почему бы и нет?

Я сняла свое платье и стала надевать полосатое. Застегивалось оно на груди. Пальцы у меня невесть почему дрожали, и миссус подошла и сама застегнула все пуговки, одну за другой. Потом погладила меня по волосам, улыбнулась и отступила на шаг назад.

— Превосходно.

— Это ваши платья, мэм?

— Нет-нет, — сказала она и пояснила в ответ на мой вопросительный взгляд: — Они принадлежали девушке, работавшей у меня раньше. Она… она оставила здесь кое-какие свои вещи, когда уходила. А я убрала их на чердак… на случай… на случай, если она вернется.

И что-то странное было в том, как она запиналась и отводила глаза. Вы бы за милю по ветру почуяли неладное, даже с завязанными глазами зажатым носом, закупоренными ушами и с затычкой в заднице. Но прежде чем я успела задать следующий вопрос, миссус хлопнула в ладоши и весело рассмеялась.

— Итак, начнем, — сказала она, словно приглашая меня присоединиться к какой-то своей любимой игре. — Надень чепец и фартук. Сейчас придет преподобный Гренн, и мне бы очень хотелось, чтобы ты прислуживала нам в гостиной.

— Хорошо, мэм.

Я знать не знала преподобного Гренна, но могла бы побиться об заклад, что он из Объединенной Пресвитерианской церкви. Признаться сердце у меня слегка захолонуло от волнения при мысли, что я предстану в роли горничной перед Лицом Духовного Звания, пусть даже он принадлежит к тому, что моя мать называла Оппозицией. Не сказать чтобы она отличалась особой набожностью или благочестием, на самом деле в свой последний раз на мессу она заявилась распьянущая, с хохотом свалилась там со скамьи, а потом наблевала в ридикюль, но я знавала парочку таких синюх[3]то бишь пресвитериан, от которых и святой бы весь исплевался.

К трем часам мое преображение завершилось, я превратилась в самую настоящую горничную. Полосатое платьице, белый фартук и чепец с оборками, волосы гладко зачесаны на уши и уложены в благопристойный узел на затылке. Я даже умыться успела. Сбежавшая девица явно была не из фигуристых, у меня титьки расплющились в лепешку под платьем, хотя в остальных местах оно не жало. Миссус осмотрела меня со всех сторон и сказала «очень мило», ну и правильно сказала.

Она велела мне разжечь камин в гостиной, потом отправила обратно на кухню с приказом намазать лепешки маслом, а сама уселась с шитьем у камина. В половине четвертого в переднюю дверь постучали. Я выбежала в прихожую и открыла, на пороге стоял преподобный Гренн, хорошо сложенный мужчина лет пятидесяти, с бакенбардами и благообразной старой физиономией. При виде меня он удивленно моргнул и недоуменно тряхнул кудельками — похоже ожидал увидеть кого-то другого.

— Господи… гм… помилуй! — Он старался говорить весело, но на мой слух у него выходило страшно натужно.

Я сделала реверанс, сказала «добрый день сэр» и пригласила войти, очень любезно.