Книга Субмарина - Юнас Бенгтсон

— По дороге заскочим за Малуфом.

Мы едем в Вальбю[5]. Кемаль не гонит, идет с потоком. Люди возвращаются домой.

Останавливаемся перед желтым кирпичным домом, Кемаль сигналит пару раз. Малуф не выходит, зато у Кемаля звонит телефон. Короткий разговор. Частично по-арабски, частично по-датски. Кемаль кладет мобильник на торпеду.

— Он ест… А ты знаешь, что я ему квартиру два года назад нашел? Сначала он сказал: отлично, круто. А потом засомневался. Не смог расстаться с материными кастрюлями…

Кемаль звонит другим. Смеется, кричит что-то. Через десять минут Малуф выходит из парадного. Широко улыбаясь, садится назад.

— Простите, но я ел тагин. Как дела, Ник? Давненько не виделись.

— Нормально. Как сам?

— Отлично, отлично, вот пылесосы продаю. Кемаль тебе говорил? Я просто виртуоз по продаже пылесосов.

Кемаль смеется. Крутит радио.

— Это точно, он король пылесосов.

— В прошлом месяце я заработал тридцать пять штук. Долбаные тридцать пять штук! Да это больше, чем я когда-нибудь на травке зарабатывал! Ну почти что. А ведь полиции, сам понимаешь, тебя ну никак не зацапать за то, что ты продаешь слишком много пылесосов.

Когда я познакомился с Малуфом, он был хорошим бойцом. Услышишь о кулачном бое на районе — будь уверен, без него не обошлось. Он выставлялся и когда выясняли, может ли Нёребро[6]побить Амагер[7]. Я был знаком с ним только через Кемаля, но никогда против него ничего не имел. Кемаль говорит, на него можно положиться, и он не такой брехун, как иные из местных.

Мы едем на окраину, у Кемаля квартира в Хойе-Гладсаксе[8]. По дороге заезжаем в магазин. Я знаю Набиля, других, кажется, видел раньше, но не уверен, как кого зовут. Набиль пожимает мне руку:

— Здорово, Ник, сколько зим, сколько лет. Кемаль, почему ты не сказал мне, что Ник будет? Плакала моя мечта ночь напролет смотреть старого доброго Аделя Имама!

Кемаль смеется:

— Не будет тебе никакого Аделя Имама… Взял что-нибудь приличное?

— Все нормально. Как заказывали: слэшер, хоррор. Пацанам в самый раз.

Набиль все держит меня за руку: арабская манера, никак не могу привыкнуть.

— Хотел показать им «Ненависть»[9], смотрел? Французский фильм. Думал, они будут в восторге. Ну, там черные со стволами бегают… И знаешь, что они мне говорят? Фильм только начался, они как увидели, что он черно-белый, так сразу спрашивают: а нет ли у меня чего-нибудь с Дольфом Лундгреном.

Лифт весь исписан, Кемаль живет на последнем этаже, так что бо́льшую часть надписей прочесть успеваешь. «Люби!» — намалевано большими черными буквами. Кемаль почесывает затылок ключом.

— Ладно, если б только писа́ли, так ведь они ж еще и пи́сают… Малуф, дурь взял?

— Какую дурь?

— Ты должен был взять.

— Нет, не я.

— Ты чё, охренел?

— А что, как марокканец, так сразу, значит, киф в кармане? Чертов расист. Ты что думаешь, мы все…

— Так ты взял?

— Конечно.

Обстановка квартиры Кемаля представляет собой смесь массивной арабской мебели, углового дивана, кресел и «Икеи». Он бывает здесь редко, а когда бывает, то с друзьями, «плей-стейшн» и дурью или же с телкой. Поэтому спальня обставлена лучше всего.

Мы смотрим фильм, пуская косяк по кругу. Джеки Чан. Набиль рассказывает, в какой сцене Джеки сломал ключицу, в какой — тазовую кость, в какой была травмирована селезенка.

— Травмирована?! Нормальные пацаны говорят «наебнулась», понял?

— Да заткнитесь вы, смотрите давайте!

Кемаль спрашивает, хочу ли я покурить. Довольно странный вопрос, когда вся квартира насквозь провоняла дурью. Мы сидим на белых пластиковых стульях на балкончике. Я прикуриваю две сигареты, одну протягиваю Кемалю. Он делает затяжку, выдыхает, глядя на меня.

— Что с тобой происходит?

Не отвечаю. Шум магистрали отсюда едва слышен.

— Я видел твою тренировку сегодня. Ты пахал как бешеный. Что с тобой? Если надумал свести счеты с жизнью, не мог бы ты поискать для этого какое-нибудь другое место, не мой спортцентр?

Смотрю на него, отпиваю глоток пива.

— Мог бы. Легко…

— Черт тебя раздери, Ник, ты же знаешь, что я имею в виду. Я же вижу… Я тебя таким не помню, с тех пор как…

— Что?

— Перестань… Мне ты можешь сказать, если потребность есть. Именно это я пытаюсь тебе втолковать.

Я киваю. Сидим, курим, молчим. Отсюда видны озера в Тинбьерге. Весь город. Беллахой. Китайская пагода в зоопарке.

— Что значит «Иран — трорист»?

— Террорист?

— Нет, трорист. Я видел надпись.

— Во блин, ты что, не знаешь этой истории?

— Нет.

— Копы как-то ночью взяли парня под железкой. Выглядел он странновато. Черный, а это значит, что его можно обшмонать без всякого повода. Но у него нашли баллончик с краской. Он сказал, что шел домой, собирался красить велосипед. Они, конечно, не поверили и потащили его в участок.

— За то, что у него был с собой баллончик с краской?

— Я же сказал, парень черный. Ты знаешь, я не в восторге от ублюдков, но история — обхохочешься. Притащили они его, значит, в участок и стали допрашивать, зачем ему этот баллончик нужен.

— А он шел домой красить велосипед.

— Да, он просто шел домой красить велосипед. В четыре утра Ну и они попросили его написать «Иран — террорист». Положили перед ним бумагу и карандаш. Угадай, что он написал?

— «Иран — трорист»?

— Ага.

— И что это значит?

— «Иран — террорист», разумеется, но что он этим хотел сказать… Ладно, он не в восторге от Ирана. Но вообще, знаешь, я стараюсь держаться от всего этого подальше. Не все мусульмане — террористы, и не все католические священники — педофилы, и, в сущности, больше мне знать ничего не нужно. Пойдем обратно?