Книга Где ж это видано?! - Серж Жонкур

А вот мама демонстрировала полнейшее безразличие ко всему этому, как будто не чувствовала ни гордости, ни малейшего возбуждения. Может, она и взглянула на первую полосу, но лишь мельком, прежде чем безразлично отвернуться, не выразив ни боли, ни возмущения, вообще ничего. Можно подумать, ей было все равно, что о нас написали в газете. Конечно, нас на фотографии не было, но в некотором смысле это все-таки была наша авария, ведь именно мы перевернули ту тачку на крышу и именно такое ее положение производило наибольший эффект.

Надо сказать, что со времен падения «боинга» наша бедная мама боялась только одного — что о нас снова заговорят в прессе. И сам «боинг», и вся шумиха, вся суета вокруг этого низвержения небес травмировали ее на всю жизнь. Природная скромность, видимо, не позволяла ей выставлять себя напоказ, и ей совсем не по душе было ее новое положение знаменитости. И ничто не могло ее в этом поколебать — ни самолет, лежавший на нашей земле, ни безудержное оживление, царившее вокруг, ни стремительность, которой отличаются спасатели и те, чья профессия — показывать все это по телеку.

И насколько мы все были полны энтузиазма оттого, что участвуем в этом грандиозном цирковом представлении, насколько мы гордились тем, что у нас под носом собрался весь цвет медиа-бизнеса — журналисты, которых все знают в лицо, взаправду находились рядом с нами, — настолько же пренебрежительно относилась к этому мама, не испытывая никакой радости, ни малейшего волнения от присутствия всех этих сливок общества у нее во дворе.

Да, действительно, если для нас эта суматоха и атмосфера всеобщего возбуждения, как при боевой тревоге, были просто развлечением, то для мамы они означали совсем иное. За всю эту снующую туда-сюда толпу отдуваться приходилось в основном ей. Из-за своей одержимости уборкой, непреодолимой мании, она без конца носилась за всеми по дому с тряпкой, изводя представителей служб безопасности и журналистов распоряжениями и рекомендациями относительно правил поведения в доме. Все это сопровождалось более или менее открытыми угрозами, которые весьма омрачали обстановку и наводили на всех ужас. И, хотя тогда основная драма разворачивалась снаружи, хотя в действительности невыносимым было видеть солнечные блики на фюзеляже огромного, вдребезги разбитого лайнера, маму же больше всего ужасало то, что все эти журналисты слонялись по дому, шастали туда-сюда, то руки помыть, то разжиться чем-нибудь съестным, пачкая нам плитку на полу грязными следами от своих ботинок.

Из-за этого «боинга» грязные следы были всюду. Настоящая катастрофа. Две недели понадобилось только на то, чтобы отдраить плитку. И хотя мама отыгрывалась на бутербродах — двадцать франков за штуку и пятьдесят для тех, кто не умел считать по-французски, — эта история все равно влетела нам в копеечку за счет одних только чистящих средств.

Пока мама пеклась о хозяйстве, мы с отцом занимались более деликатными вопросами, а именно давали пресс-конференцию. Притом сочли своим долгом ответить на все вопросы и более или менее на всех языках. Помнится, мы сами тогда отвергли всяческую эксклюзивность, и потому нам сто раз подряд пришлось рассказывать и пересказывать, как самолет сначала принялся чихать там, в вышине, потом жалким образом накренился на нос и полетел прямо на нас, так что поначалу мы было подумали, что это нам наносят визит.

Основная трудность рассказа заключалась в том, что на самом деле мы ничего не видели и не слышали и из кровати нас вытащили крики пожарных, приехавших, едва пробило пять утра. Но, поскольку журналистам были необходимы свидетели и за отсутствием кадров падения или выживших в катастрофе им требовались готовые к вдохновенному рассказу туземцы, мы быстро наладили сотрудничество. Нужно было только следить за тем, чтобы отвечать одинаково на один и тот же вопрос и не слишком улыбаться во время интервью. Дабы придать истории чуточку местного колорита, некоторые даже предлагали выставить на передний план бабушку, для пущего пафоса или же чтобы подчеркнуть, как странно смотрится чудо авиационной техники рядом с древними бабушкиными кофточками в цветочек. Притом, если бы на этом и завершилось наше сотрудничество, если бы от нас требовалось лишь рассказать что-то более-менее правдоподобное, мы, естественно, с удовольствием бы это сделали, но, как только они заговорили с нами о дополнительных версиях, сгущая завесу тайны над происшедшим и ежедневно выдвигая все новые и новые гипотезы, мы, с нашей стороны, повели речь о материальной компенсации, чтобы по крайней мере покрыть издержки. И если идея магнитного поля дольменов или развалин средневековых крепостей, которые и притянули самолет к земле, принадлежала телевизионщикам, то про летающую тарелку придумали мы сами. Этой массе не слишком фантастических предположений удавалось стимулировать зрительский интерес, тем более что в тот момент в мире было все спокойно и единственным заметным событием стала эта штуковина, рухнувшая среди лугов. Так что теперь каждый вечер восьмичасовой выпуск новостей начинался в нашем саду.

Эфир через две минуты…

Это действительно впечатляло. Сознавать, что вся Франция сейчас здесь, по ту сторону камеры, и через пару минут твоя голова появится в углу на тумбочке у господина Вся-Страна, во всевозможных гостиных, перед публикой, настроенной доброжелательно и не очень, — от этого действительно становилось не по себе. Правда, как минимум пятеро телевизионщиков тряслись не меньше нашего: нервничали, судорожно повторяли свои тексты и наводили марафет. А вот мы обходились без грима, в ожидании прилипнув носами к контрольному монитору, — наш дом должен был появиться на экране сразу после прогноза погоды. Готовы?.. Вперед, работаем!

Да, и в этот момент, точно в момент начала репортажа, нужно было оторвать нос от экрана, потому что когда тебя показывают в прямом эфире, то сам ты этого не видишь.

Короче говоря, телевизионщикам, да и всем этим господам из спасательных служб и гражданской авиации, не в чем было нас упрекнуть — мы изо всех сил с ними сотрудничали, более того, две недели подряд только этим и занимались. В общем, между нами и представителями властей не возникло проблем, кроме осложнения с черным ящиком, их стукачом, который они искали повсюду, сотню раз перевернув весь сад вверх дном, но мы им так и не сказали, где их черный ящик, тем более что ящиков было два и оба были оранжевые.

В атмосфере последнего акта в этой импровизированной опере, к которой сводится любая катастрофа, одна только мама все время пряталась от телекамер, возмущаясь каждый раз, когда на нее нацеливался чей-то объектив, и не стесняясь в выражениях с теми, кто был не в меру настойчив. Уж слишком она скромная, наша бедная матушка, никакого честолюбия, никакой мании величия; она даже отказалась участвовать в съемке сюжета о страдающих мигренью. Невероятное самоотречение! Как будто единственное, что ей по-настоящему нравится в жизни, — это изо дня в день решать всякие мелкие бытовые проблемы, с ее врожденной способностью к импровизации, благодаря которой, даже будучи на мели, мы каждый день кушали и наша одежда была чистой.

Ну а бабуля видела во всем происходящем яркое подтверждение своих мрачных пророчеств, доказательство верности ее тревожных предчувствий, потому что, наслушавшись историй о звездах, искусственных спутниках и прочих агрегатах, летающих над нашими головами, она уже давно пророчила, что какой-нибудь из них обязательно свалится нам на голову.