Книга Чужестранец - Алексей Семенов

На болоте стопы, понятно, немного увязали в раскисшей чавкающей почве, их приходилось вызволять с усилием. А временами шел в дело и посох, чтобы прощупать верный путь, только усталость все равно не брала.

Так и двигался мякша от островины до островины, не встретив ни человека, ни зверя. А когда солнце стало краснеть, половина болота, почитай, была пройдена.

Мирко как раз выбрался на самую обширную островину: на ней уместились сразу два высоких холма. На верхушке одного из них подлесок рос не так густо, как внизу, — туда и направился Мирко искать место для ночевки. В ложбинке на южном спуске наверняка должен найтись родничок, а зловредного кусачего комарья — вот чего не любит в чаще даже самый закоренелый лесовик-хиитола — наверху гораздо меньше. И не сыро будет, если вдруг натянет дождевые тучи.

Родник протекал именно там, где ему и полагалось быть, и место на вершине холма оказалось славное — чистая ровная земля и песок. Но Мирко спустился немного вниз по южной стороне и сразу увидел место для ночлега — возле старой сосны, крепко вросшей в еще более старую, красную землю. У ее корней получилось подобие уютной неглубокой норы: либо песок осыпался, либо лисицы хотели устроить здесь жилище. Ветер сюда задувать не будет, и дождем не намочит, чуть ниже по склону росло много душистой травы. Натаскать хвороста, нарубить дров, нарезать травы для ложа — все это еще успеется, все это рядом, и мякша взялся за устройство места для дорожного очага — самого верного спутника. Стоит немного постараться для священной стихии, и огонь отблагодарит тебя: согреет, приготовит пищу, отпугнет злобного волка и безвидную нечисть. Для костра Мирко выкапывал небольшое углубление в земле, где пламя, защищенное от порывов ветра, должно было гореть долго, жарко, но незаметно для постороннего глаза, если бы вдруг кто-нибудь вышел к подножию холма и стал высматривать, нет ли кого у вершины.

Почва была сухая и податливая. Корни Мирко нарочно обошел, чтобы не обидеть приютившее его дерево и заодно не мешать самому себе копать. Скоро очаг был готов. И тут, собираясь уже выровнять дно и вынимая последнюю горсть песка, Мирко обнаружил прямо перед собой крупную голубую бусину. Она была сделана из незнакомого, легкого и очень твердого полупрозрачного камня. Или то был не камень? Но не это поразило Мирко — мало ли на земле осталось неведомых камней? Все тот же, только теперь горящий тонким золотом, знак, что украшал ожерелье дивной женщины там, на северном склоне кряжа, был и здесь, на бусине. И Мирко понял, отчего так бунтовала память, когда увидел этот знак на каменном украшении: тот же символ, вспомнил он, был среди букв, вышитых золотом по темно-синей повязке, прикрывавшей правый дядин глаз. Вернее, то, что осталось там вместо глаза.

«Чудеса!» — подумал Мирко.

Бусина была так совершенно кругла, и так бездонны были ее синие глубины, что глаз нельзя было отвести. А золотой знак сиял будто изнутри — на поверхности рука не ощущала ни малейшей бороздки или бугорка. Мирко вертел бусину и так, и этак, и всякий раз знак тоже поворачивался вместе с ней, сверкая тончайшей сканью. Он приблизил бусину совсем и прикрыл один глаз, как делают, рассматривая драгоценный камень, проверяя, нет ли в нем изъяна, и синева бусины вдруг разрослась, надвинулась и заполнила все вокруг, словно высокая небесная ширь без конца и края раскинулась перед ним. И — вот чудо! — показалось, что по этому небу пробежала тень облака! Да, действительно, внутри маленького шарика проплывали белые толстые облака, завитые, как барашки. А под ними, очень далеко внизу, виделось такое, от чего дух захватывало: Мирко будто бы взлетел высоко-высоко, как забираются порой только стаи диких гусей, и восторженно созерцал оттуда распахнувшийся во всей красе блистающий мир, который незаметно приблизился и занял собой все вокруг, будто и не в бусину малую глядел Мирко, а сам висел в этом неведомом небе.

Море, перекатывая крепкие мускулы волн, штурмовало острые зубья громовых скал, неприступной стеной охранявших побережье. Кое-где в тело камня вгрызались узкие змеистые заливы, и там берег постепенно превращался в желтый песчаный пляж. Дальше, взбираясь на низкие, круглые холмы, поднимался суровый лес и тянулся вглубь, сколько можно было разглядеть. И странно было видеть эти могучие ели и сосны сверху, словно превратили их в карликов, как деревья Снежного Поля, — правда, там не росли такие маленькие елочки. И лишь у самого горизонта угадывались синие тени горного хребта, затянутого пасмурной дымкой.

В другую сторону простиралось великое море. Мирко не видел моря никогда, но представлял его по рассказам дяди Неупокоя. Здесь, в бусине, гулял сильный ветер, и вся эта громадная масса воды пребывала в движении, составляя единое и даже, казалось, разумное целое. И словно чей-то суровый, но не гневный лик вот-вот готов был показаться из волн наяву.

Прямо внизу одиноко возвышалась голая черная скала, нависающая над бездной. В сравнении с ней остальные гиганты были все равно что кошачий зуб перед клыками древних, давно исчезнувших зверей, каких находили порой в мерзлой земле Снежного Поля. Под скалой вода вскипала белою пеной меж нагромождений каменных глыб, и волны здесь были величиной со средний холм. Холмы один за другим надвигались на берег — и опадали, откатываясь прочь, образуя у подножия водяную яму, где было видно обросшее бородой зеленых водорослей дно.

Но и сама по себе скала еще не была чудом. Чудом был замок из серого камня, гордо взметнувший две свои главные башни, словно бросив вызов неистовым морским ветрам. Не уступая твердостью природным скалам, тяжкие зубчатые стены щерились бойницами на неприветливую даль, блестел непробиваемым щитом булыжник двора, отполированный дождями и временем. Чайки носились над замком, они и были, скорее всего, единственными его обитателями. Все выглядело ужасно старым и давным-давно покинутым. По стенам ползло какое-то вьющееся растение, крыши жавшихся вдоль стен построек прохудились, кованые ворота покрыла ржавчина, и вокруг было не видно ни души.

И тем не менее замок еще жил. Это чувствовалось и слышалось, как глухая, непонятная, но властная речь древнего, затерявшегося во мгле веков народа, которую знали только колдуны хиитола. Глубокой осенью выходили они из четской глухомани и собирались на никем не обжитых мякищенских холмах с плоскими вершинами, окруженными валунами. Колдуны разводили по кругу девять костров, потом еще четыре костра — поближе к середине — и один, самый большой, точно в центре. После они долго расхаживали по площадке туда-сюда, пели и говорили на этом непонятном наречии, сжигали в огне какие-то травы — и так всю ночь напролет. Поутру все следы ночных костров тщательно убирались, засыпались даже пятна обожженной земли. Колдуны никого не подпускали к себе в это время ближе подножия холма.

Однажды Мирко с приятелем, укрывшись в траве темным вечером, подслушали колдовское пение, но ровным счетом ничего не поняли. Мирко потом стал сниться неясный сон, повторявшийся время от времени, будто он бежит по деревянной лестнице, обвивающей крутую горку. На самом верху горы — стена из такого же камня, как и замок, виденный в волшебной бусине, а над стеной высится башня. Со ступеней лестницы открывался вид на горящие осенним пожаром леса, на пустоши, поросшие диким вереском, на гряду холмов, тянувшуюся на север. Внизу мерцала вода озер, ершился вокруг них тростник. Что это была за местность, не определил даже дядя Неупокой, когда Мирко рассказал ему о сновидении. А приятель Мирко — Руар — подался вскоре из Холминок незнамо куда, собрался тихо и ушел. Купцы, ехавшие с торга, говорили, что видели его на старой дороге, ведущей через холмы к Промозглому Камню.