Книга У каждого в шкафу - Наташа Апрелева

— Ннну не зна-а-аю, — капризно тянет он из-под шерстяного одеяла, — нне знаю… Трудно приготовить яйцо всмятку так, как положено… Сомневаюсь… Сможешь ли ты… Бездарная кулинарка…

«Прошла чертова уйма времени, — усмехнулась Маша, — одно остается неизменным — моя бездарность в кулинарии». Кроме приготовления пищи, требовали ответа электронные письма, не помешало бы пропылесосить для смеха огромные квартирные площади, а то и покуситься на пыль, а еще — Маша с отвращением поправила прическу — покрасить чертовы патлы, неделю лежит чертова краска, и нет чертовых тридцати минут… Или сорока? Уточнить на упаковке краски…

Из зеркала на Машу насуплено смотрела недовольная взлохмаченная рыжеволосая ведьма, в черных джинсах и босиком.

«Корова, — без эмоций оценила себя Маша, вслух немузыкально пропела: — А я жирная свинья, просто жирная свинья, я в грязной луже лежу, но ты не трогай меня, ведь эта лужа моя!..[5]», — и отправилась на поиски носков.

Носки, мелкая трикотажная гадость, не находились. В отчаянии даже заглянула в сынов бельевой ящик, удивленно обнаружила там отстегивающийся капюшон от куртки-сноубордки, пять рублей россыпью и свежий детектив Вэл Макдермид «Последний соблазн».

«Вот ведь что он здесь делает, собака? С ног сбилась… искала… прочитала две страницы… надо взять с собой, в такси, может, успею…» — Приятно увесистая светло-серая книжка отправилась в объемистую сумку, носков же так и не нашлось.

Маша независимо натянула кроссовки на голые ноги.

Нужно было бежать, таксист внизу уже бил копытом, по-видимому.

Маша ждет зиму. Именно зимой, выходя из дому без шапки, в нетеплом густо-фиолетовом пальто, безо всяких жлобских шарфов, Маша чувствует себя хорошо. Если она постоит без движения чуть подольше, то в уголках глаз у нее начнет блестеть иней — это не слезы, пальцы рук и ног приятно занемеют и можно будет заставить себя поверить, что все худшее позади.

Из дневника мертвой девочки

Его лицо я вижу гораздо чаще своего лица, зеркало рядом случается не всегда, что хорошо. Его лицо я знаю гораздо лучше своего, оно красивее, тоньше, ярче и нравится людям.

Нам по полтора года, в одинаковых пальто ковыляем по парку, заваленному листьями, мое пальто — желтое в серую клеточку, его пальто — серое в желтую клеточку, а шапки одинаковые, ярко-синие, и шарфы тоже. За концы шарфов, перекрещенные на спине, держится бабушка, быстро переступает легкими ногами, скоро мы вернемся домой, узкая улица с рядами смотрящих друг на друга деревянных избушек, наша — чуть в глубине, за смешным палисадником, в палисаднике мальвы, золотые шары и капризные анютины глазки.

Нам уже три года, по дороге из детского сада куплено редкое московское мороженое с красивым названием «Бородино», бабушка немного переживает из-за утерянных мною полосатых носочков, вполголоса ворчит что-то такое: не напасешься, не напасешься…

Когда вечером раздастся привычно-раздраженный крик кого-нибудь из соседей: «Вашу мамку ведут!» — она уже успокоится и покорно примет в объятия дочь, не держащуюся на ногах.

* * *

— Поверить не могу, что тебя когда-то называли умником Петровым, — с отвращением говорит любимая женщина. — Умный человек никогда не попал бы в такие сети, такие ловушки. А ты искусно ставишь капканы на себя самого, ловко набрасываешь на собственную элегантную шею лассо, с готовностью стремишься в лично сконструированные силки…

— Да дело даже не в твоем хваленом уме — с отвращением говорит любимая женщина, — дело в простейшей вещи. Всем известная и штампованная фраза. Но очень точная. Когда хотят — находят причины, когда не хотят — ищут поводы. Ты менять ничего не хочешь.

— А я хочу, — говорит любимая женщина и отводит взгляд в сторону, — и я поменяю. Мне многое стало ясно, когда ты, как кролик, улепетывал от своего однокашника. Как ты испугался! О, как ты испугался! Оказался застигнутым на месте преступления — прогуливал дочь в скверике… Что может быть постыднее!..

Умник Петров не говорит ничего. Смотрит на любимую женщину. Когда она сердится, ровные брови черной молнией сходятся на тонкой переносице, а на щеках разгорается румянец цвета малины. Это красиво, понимает Петров. Он расстроен.

Рассматривает свой расстегнутый манжет, поправляет круглые очки, качает немного нервно ногой, на нем клешеные синие джинсы — как всегда. Такое уж это дело — собственный стиль — думает Петров, ему остаешься верен всю жизнь.

…В редкие минуты рефлексии он, совершенно не склонный к самокопанию, неохотно отдает себе отчет, что любимая женщина дополнительно дорога ему по одной странной причине. Любимую женщину он отбил у другого мужчины и расценивал как военный трофей. Познакомились они на скучном протокольном мероприятии — корпоративном банкете по случаю защиты диссертации одним из коллег, вертлявым суетливым подхалимом, никаким ученым, никаким врачом. Диссертация была никакой и банкет тоже — никаким, пока в паузе между двумя энергичными музыкальными композициями в зал не вошла она.

Иногда так выкорчевывает металлические коронки из окровавленных ртов незадачливых пациентов, упакованных в недра капсулы для магнитного резонанса. Мощным рывком его швырнуло к ней, задушило длинными черными волосами, припечатало к прямым плечам с глубокими заводями ключиц, к темно-красным губам с чуть приподнятыми уголками. Из ее фиолетовых глаз плеснуло водой, думал, обожжет — нет, вода была холодна. Как подарок, она преподнесла ему свое имя — редкое имя. Глупея, он так и сказал: «Необычное и неожиданное имя, очень редкое». Проявив себя с совершенно новой стороны, он в кратчайшие сроки собрал информацию, проанализировал. Послушный трудовой ум, готовый к любого вида работе, выдал последовательность целей и задач.

Через пару дней он уже стоял у дверей квартиры — ее квартиры, отыскивая дополнительные смыслы в номере «66». Нажимал коричневую кнопку звонка и был готов ко всему. Любимая женщина открыла дверь, в полумраке прихожей ее кожа казалась источником света, а более он ничего и не видел, сделал шаг и сказал: «А я тебя нашел, привет».

Гулко захлопнулась за спиной дверь, разделяя жизнь на четкие сектора «до» и «после», а что случайно этой дверью оказались прихлопнуты чьи-то руки-ноги-может-и-головы, тем хуже для их владельцев.

Тому почти десять лет, уточняет сам себе Петров. Оглядывает большую комнату, два окна, пощечиной всем интерьерным глянцам — два письменных стола, на каждом по монитору, системные блоки непритязательно стоят на полу. Книги, книги везде: на столах, на подоконниках, на разложенном грязно-желтом диване, в пакете для мусора, около пакета для мусора. Петров берет в руки. «Perl. Библиотека программиста. Т. Кристиансен и Н. Торкингтон». Между окнами гигантская стойка для дисков, на колесиках, ее удобно перемещать за собой, чтобы все необходимое было под рукой. На незастеленной детской кровати — выключенный черно-желтый ноутбук, мобильный телефон и ваза с яблоками.