Книга Матрица смерти - Джонатан Эйклифф

Несколько раз мы ездили на автобусе в Ботанический сад. Мать никогда еще не видела тропических растений, кактусов, пальм высотой с дом. Мы ходили по стеклянным оранжереям, вдыхали горячий влажный воздух, и она немного расслаблялась. Однажды, когда мы сидели возле пруда с лилиями, она рассказала мне о человеке, которого любила до отца. Он погиб, катаясь на лодке. Она никогда не говорила о нем с отцом, да и вообще ни с кем. Так мы и сидели вдвоем, каждый со своим горем, впервые разделив хранимый долгие годы секрет.

— Приезжай домой на Рождество, Эндрю, — сказала мать. — Здесь тебе будет одиноко. В прошлом году мы по тебе скучали. Нам тебя недостает.

Я и забыл о Рождестве. Двумя неделями раньше я бы с ходу отказался от приглашения. Дело вовсе не в том, что я не любил Сторноуэй или не был привязан к родителям, просто тогда я в них не нуждался. Ну, а в чем же я тогда нуждался? Действительно, остаться на Рождество в городе одному, без друзей... Я сказал, что поеду с ней домой.

На следующей неделе мы уехали. Доктор Маклин заявил, что мне можно пуститься в дорогу, добавив, что Рождество дома будет для меня лучшим лекарством. Отец встречал нас в аэропорту, и в тот вечер за обедом мы сидели, как старые друзья. Я и не думал, что мне потребуется компания, но к концу вечера я почувствовал, что ко мне вернулись части души, которые, как мне казалось, я навсегда утратил.

Вплоть до Нового года погода простояла хорошая: морозно, но безоблачно, на море спокойно. В Рождество мы с матерью ходили в церковь. Отец, как всегда, остался дома, хотя мне хотелось, чтобы он пошел с нами. Бога я опять не обнаружил — ни в самой церкви, ни в словах псалмов, но голоса матери и знакомой с детства обстановки было достаточно, чтобы прогнать тени, собравшиеся вокруг меня в последние месяцы.

После Нового года я прилетел в Эдинбург в боевом настроении, желая продолжить работу. Я дал отцу слово не касаться мрачных тем. С ясной головой и окрепшими нервами я вернулся в свою квартиру в Канонгейте. Ночью я спал хорошо, а во сне видел Катриону. Утром проснулся отдохнувший и готовый приступить к работе. За окном спальни светило зимнее солнце, и единственные звуки, что я слышал, издавали машины, проносящиеся по Королевской миле.

Утром я пришел на работу. Джеймс Фергюссон был, как всегда, неприятен. Он слышал о моей болезни и надеялся, что я полностью выздоровел. Он даже сказал, что из Нового колледжа к нему поступили положительные отзывы о моей работе. Я поблагодарил и ушел в надежде не попадаться ему на глаза, по меньшей мере, до конца семестра.

Потом мы позавтракали с Яном в пабе на Хай-стрит.

— Я рад, что ты снова на ногах, — сказал он. — Первое время я о тебе очень беспокоился. Выглядел ты просто ужасно.

— Да, чувствовал я себя отвратно. Но сейчас мне намного лучше. Нет ничего чудесней, чем побыть немного на островах. Там живо поставят человека на ноги.

Он зябко повел плечами.

— Это не для меня, — проговорил он. — Я человек городской. Одна мысль о зиме на Льюисе приводит меня в ужас. Все ветры твои, и некуда идти. Мне нравится, когда вокруг меня народ и жизнь бьет ключом. Там бы я с ума сошел. Одни ветры, и некуда идти.

Я потянул виски и покачал головой.

— Я бы все же выбрал острова, чем жизнь здесь. Эдинбург явно не поднял мне настроение.

— У тебя просто не было шанса.

— Без сомнения. Но и ты несправедлив к островам. Ты когда-нибудь был там?

Он покачал головой.

— Хорошо, — сказал я, — если я попробую полюбить Эдинбург, то, может, и ты согласишься приехать ко мне летом в Сторноуэй на недельку-другую?

Мы выпили за наш уговор и заговорили о том, как лучше подготовиться к семинарам. Я сказал, что мне нужно две недели для того, чтобы снова войти в курс дела, и продолжить прерванную работу. Я все еще не нашел ответов на вопросы, заданные Крэйгом перед моей болезнью.

— Готовься столько времени, сколько потребуется, — разрешил он. — Спешить нам некуда.

— Две недели, — сказал я. — Дай мне две недели, и все будет в порядке.

— Отлично. В таком случае, я назначаю семинар на семнадцатое. Времени на подготовку у тебя будет достаточно.

Вернувшись домой, я решил, что пора начинать работу с того места, где ее оставил. Мои книги и бумаги Ян отложил в сторону. С той ночи в Эйнсли-Плэйс я взглянул на них лишь мельком.

Бумаги, над которыми я работал, были запиханы в портфель, а портфель, в свою очередь, спрятан в платяной шкаф в спальне. Я принес его в маленькую комнату, служившую мне кабинетом, и поставил на стол. Вынув книги и бумаги, которые я в спешке более месяца назад сунул в портфель, я обнаружил, что они, большей частью, помяты и порваны. Я уселся и стал разглаживать и распрямлять их.

Когда работа подходила к концу, я заметил на дне портфеля скомканный лист бумаги; вынув его, а увидел книгу и положил на стол. Темный кожаный переплет, очень пыльная, очевидно, старинная — это была та самая книга, которая пробудила чудища в темной библиотеке и оставила в моем мозгу след, стереть который было невозможно.

* * *

Не знаю, сколько времени я просидел, глядя на титульный лист ужасной маленькой книги, не в силах двинуться, не в силах собраться с мыслями. Я не осмелился перевернуть страницу, страшась того, что увижу там. Моя рассудочная сторона, оздоровленная пребыванием дома и разговорами с отцом, убеждала меня, что никакого вреда такая тривиальная вещь принести мне не может. Но мысль о том, что я снова увижу страницы с заклинаниями и гравюру, наполнила меня невыразимым отвращением.

В конце концов я встал, взял со стола книгу и бросил в портфель. Я знал: единственное, что мне остается — это вернуть книгу в библиотеку. Вспоминая, как небрежно она хранилась — кто знает, сколько лет — забытая и никем не прочитанная, я решил, что, скорее всего, никто ее до сих пор и не хватился. Тем не менее, было очень важно, чтобы меня не заподозрили в воровстве. Хотелось как можно скорее избавиться от книги, хотелось, чтобы ее заперли, так чтобы никто и никогда ее больше не нашел.

Появиться в библиотеке одному? Эта мысль меня угнетала. Мне было известно, что Юрчик работал три вечера в неделю — по понедельникам, средам и пятницам, с часу до четырех. Сегодня была среда, однако мне необходима была стопроцентная уверенность в том, что я не окажусь в библиотеке один. Я позвонил. Юрчик снял трубку и выразил удивление тем, что не видел меня несколько недель.

— Я был болен, — пояснил я. — Но я только что наткнулся на кое-что, что хранилось в вашей библиотеке. Вы не возражаете, если я сейчас приду?

— Я через час ухожу, — заявил он.

— Я сейчас буду. Мне вовсе не хочется быть должником.

— Хорошо. Жду.

* * *

На улице, как всегда, было пустынно, и старый дом был таким же серым. Ничто не изменилось. Я поднялся на крыльцо и позвонил. Звон эхом отозвался в пустом вестибюле, возвращая неприятные воспоминания. Сердце мое сильно билось. Мне очень хотелось повернуться и убежать. С большим трудом я поборол себя и стал ждать.