Книга Рубикон. Триумф и трагедия Римской Республики - Том Холланд

Продолжая свой путь, странник видел новые поселения, появившиеся возле дороги. Не справлявшийся с ростом населения Рим начинал трещать по швам. Трущобные городки тянулись вдоль всех основных торговых путей. Здесь же находили свой приют и покойники — кладбища, протянувшиеся в сторону морского берега и на юг, вдоль великой Аппиевой дороги, пользовались печальной известностью благодаря своим разбойникам и дешевым шлюхам. Тем не менее не всякая гробница была предоставлена времени и тлену. Приближаясь к воротам Рима, путник мог ощутить, как к городской вони время от времени примешиваются запахи мирры и кассии, запахи, сопутствующие смерти, которые ветерок приносил ему от затененной кипарисами гробницы. Чувство единения с прошлым нередко возникало в Риме. И так же, как кладбищенская тишина, давала приют разбою и проституции, даже самые священные и осененные временем уголки не были защищены от посягательств настоящего дня. Возле гробниц всегда вывешивались объявления, запрещающие предвыборную агитацию, однако «граффити», выцарапанные на стенах надписи, появлялись несмотря ни на какие запреты. В городе Риме, престоле Республики, политика представляла собой заразную болезнь. Выборы можно было назвать неуместными только в покоренных городах. И Рим, подавивший политическую жизнь в прочих обществах, теперь сделался основной сценой всемирного театра амбиций и честолюбивых стремлений.

Однако даже исписанные всяческими надписями гробницы не могли приготовить путешественника к тому бедламу, который начинался за городскими воротами. Улицы Рима прокладывали вне соответствия с каким бы то ни было планом — такой мог бы составить разве что свихнувшийся на дальних перспективах деспот, а римские власти редко имели в своем распоряжении больше одного года. В результате город рос хаотично, повинуясь неуправляемым импульсам, потребностям и порывам. Сойдя с двух основных транспортных артерий Рима, Виа Сакра и Виа Нова, посетитель города мог скоро оказаться в безнадежной «пробке». «Мимо спешит взмокший на жаре подрядчик со своими носильщиками и мулами, камни и деревянные балки раскачиваются на веревке, свисающей с огромного крана, плакальщики на чьих-то похоронах борются за пространство с крепко сбитыми телегами, там несется обезумевший пес, тут валяется в грязи свинья».[26]Оказавшийся посреди такой круговерти путник почти неминуемо должен заблудиться.

Попасть в подобную ситуацию могли даже сами горожане. Выйти из нее можно было только запомнив какие-то заметные ориентиры: скажем, смоковницу или рыночную колоннаду, а лучше всего храм, достаточно большой, чтобы подняться над лабиринтом узких улочек. К счастью, благочестие в Риме не оскудевало, и храмы в нем находились в большом изобилии. Почтение римлян к прошлому означало, что древние сооружения сносились редко, даже в тех случаях, когда открытые пространства, посреди которых они стояли, давно исчезали под кирпичом. Храмы высились над трущобами и мясными рынками, в них таились неизвестно кому принадлежащие изваяния в тогах, и ни у кого не поднималась рука снести и их. Эти сохраненные в камне остатки архаического прошлого, ископаемые, уцелевшие от первых лет существования города, наделяли римлян столь отчаянно необходимой опорой и выдержкой. Вечные, как населявшие их боги, храмы эти казались брошенными в шторм якорями.

Тем временем со всех сторон, под стук молотков, грохот колес фургонов и скрежет гравия под ногами город бесконечно перестраивался, ломался и возводился снова. Застройщики неусыпным оком искали новый способ выжать дополнительное пространство, а значит, и новую выгоду для себя.

Хибары разбегались по пожарищам как сорняки после дождя. Невзирая на всяческие старания городских чиновников содержать улицы в порядке, они постоянно оказывались загроможденными какими-нибудь торговыми прилавками или навесами бездомных. Наибольшие перспективы в городе, давно ограниченном своими древними стенами, сулило устремление к небу. Многоквартирные дома поднимались повсюду. Во II и I веках до Р.Х. землевладельцы, конкурируя друг с другом, поднимали их все выше и выше, — вопреки недовольству закона, поскольку сооружения эти оказывались страшно непрочными и шаткими. Однако контроль за требованиями безопасности был слишком слаб, чтобы преградить путь к наживе, которую сулило строительство многоэтажных трущоб. Распиханные по крохотным, тонкостенным комнатушкам шестиэтажного дома жильцы ожидали неминуемого обрушения дома, который неизменно возрождался, но уже с большим количеством этажей.

На латыни эти многоквартирные сооружения именовались словом insulae, или «острова» — тем самым многозначительно напоминая о том, что стояли они посреди жизненного моря, расплескивавшего свои волны на улицах города. Здесь самым отчаянным образом проявляло себя отчуждение, рожденное городскими просторами. Обитатели инсул знали свою неприкаянность, отсутствие корней в обществе не понаслышке. Даже первые этажи инсул обыкновенно были лишены канализации и водопровода. И тем не менее сточные артерии и акведуки становились предметом гордости римлян, когда они стремились прославить свой город, сравнивая практичность своих общественных сооружений с бесполезными причудами греков. Клоака Максима, чудовищная сточная магистраль Рима, служила городу своим нутром еще до основания Республики. Акведуки, построенные на средства, награбленные на Востоке, не менее ярко демонстрировали склонность римлян к коммунальному быту. Протянувшиеся на расстояние до тридцати пяти миль, они доставляли в сердце города прохладную воду с гор. Даже греки иногда выражали свое восхищение. «Акведуки доставляют столько воды, что она течет как в реке», писал один из географов. «В Риме не было дома, в котором не нашлось бы цистерны, водопроводной трубы или журчащего фонтана».[27]Очевидно, маршрут «туристической поездки» этого грека не пролегал по трущобам.

На самом деле ничто так лучше не объясняет присущую Риму двойственность, как тот факт, что он одновременно представлял собой и самый чистый, и самый грязный из городов. Вдоль улиц его текли нечистоты и чистая вода. И если самые благородные и стойкие добродетели Республики находили свое выражение в бульканье общественного фонтана, то ужасы ее вполне сопоставимы с грязью инсул. Граждане, сошедшие с дистанции бега с препятствиями, который представляла собой жизнь каждого римлянина, рисковали быть облитыми экскрементами — не фигурально, а в прямом смысле — с головы до ног. Таких людей называли plebs sordida — «немытым большинством». Время от времени жизненные отходы из инсул вывозили в бочках в качестве удобрения на расположенные за городскими стенами поля и сады, однако экскременты всегда наполняли город в избытке: моча переливалась через края горшков, кучи испражнений покрывали собой улицы. И даже после смерти бедняки уходили в навоз. Не им предназначались достойные гробницы возле Виа Аппиа, Аппиевой дороги. Их трупы зарывали вместе с прочими отбросами в огромные ямы, находившиеся возле восточных, Эсквилинских ворот. Путники, приближавшиеся к Риму с этой стороны, видели человеческие кости по обеим сторонам дороги. Это было место проклятое и жуткое, здесь обитали ведьмы и колдуны, объедавшие мертвую плоть и призывавшие нагих духов усопших из общих могил. В Риме последствия жизненной неудачи не заканчивались вместе с самой жизнью.