Книга Ромео и Джульетта. Величайшая история любви - Николай Бахрошин

Словом, я немедленно отправил посыльного оповестить Его Сиятельство герцога Барталамео, а сам собрал всех солдат, что нашел и поспешил с отрядом на площадь Блаженных Мученников…

* * *

Потом, выясняя подробности свары на площади, я установил, что вся эта густая похлебка заварилась из-за двух слуг Капулетти — Самсона и Грегорио.

Накануне вечером они вдвоем по недосмотру ключаря умыкнули из винных погребов смоленый бочонок с густым и тягучим греческим вином. Всю ночь распивали его в зарослях пиний, что на заднем дворе дома Капулетти, сразу за пекарней. А утром, проспавшись там же, начали соображать, как избежать заслуженной порки.

Дело нелегкое, потому что в семье Капулетти не было в обычае закрывать глаза на провинности слуг. В подвалах дома всегда стоял чан с соляным раствором, где, ради большей гибкости и убедительности, вымачивались прутья молодой ивы. За хитромудрую голову чаще всего отвечает честная, глупая задница, уж тебе ли, Альфонсо, не знать этой истины…

В общем, подкрепив силы остатками из бочонка, наши два героя не придумали ничего лучше, чем покрыть себя бранной славой в честь семьи Капулетти. Видимо, в бочонке все-таки оставалось изрядно, хотя точного свидетельства я от них не добился.

Как добыть славу? Очень просто, оказывается. Не долго думая, два героя стащили из старой оружейной приржавевшие мечи и порубленные щиты прошлого века, и с этой снастью устремились в поход. Грегорио, к тому же, увенчал себя шишаком латника, который был ему сильно велик и постоянно стучал ободом по носу.

Короче говоря, наши бравые воины отправились на площадь Блаженных Мучеников Патрикия и Варсанофия и утвердились там так же гордо, как два репейника возле выгребной ямы. Стучали там мечами о щиты и, вообще, всячески хулиганили языком и телом. Может, винная усталость и яркое солнце угомонили бы буянов в скором времени, но тут, на беду, мимо проходили двое слуг Монтекки, Абрам и Бальтазар.

Грегорио тут же скорчил в их сторону злобную рожу, тем более искреннюю, что шишак в очередной раз взбрыкнул на голове и крепко долбанул его по носу. А Самсон начал грызть ноготь с таким остервенением, будто намерен изглодать палец до основания. Страх, по моим наблюдениям, часто дает обратное действие, и даже отпетые трусы начинают демонстрировать зачатки воинственности.

Следствием это не установлено, но я сильно подозревая, что Абрам и Бальтазар тоже были навеселе. Иначе, с какого рожна они бы устремились в ссору, как жених к молодой невесте? Между слугами завязалась словесная перепалка, на которые мы, итальянцы, великие мастера:

— А не на наш ли счет вы грызете ноготь, господин Самсон?!

— А грызу ноготь, и все тут!

— Вы набиваетесь на драку, господа?

— Забери меня нечистый, если не набиваются!..

— Да обними меня чума, грызу ноготь не на ваш счет! А просто грызу ноготь, и буду грызть! И никто мне здесь не указ!

— Да подавись ты своим ногтем, как черт ладаном, да чтоб ты исхудал от поноса, как пучеглазая камбала!

— А вот грызу, и буду грызть!

— Нет, ты только посмотри, посмотри Бальтазар, — они точно набиваются на добрую взбучку, как падре на исповедь молоденькой поселянки!

— Самсон, Самсон, глянь-ка, они схватились за палки…

— А я все равно грызу ноготь! — не сдавался бравый Самсон — Я проживаюсь у господ ничуть не менее знатных, чем эти заносчивые Монтекки, и могу грызть что угодно, и где угодно!..

— Не хуже, господин Самсон?! И вы смеете говорить — не хуже?! И хорошо ли вы думали, уважаемый, ляпнув такую глупость?! И с каких это пор, интересно мне, всякие Капулетти начали ровнять себя со славным и древним родом Монтекки?!..

И так далее, в том же духе. В подобных словесных дуэлях смысла обычно меньше, чем в бормотании в подвалах дома умалишенных, но недостаток разума с лихвой искупается темпераментом.

Разоравшись и распалив себя собственными криками, как вороны над тушей дохлого осла, наша четверка не замедлила приступить к действиям.

О, это было сражение достойное царя и героя Александра Македонянина! Пусть сорок чертей застрянут у меня в глотке, жаль, что я этого не видел!

Рассказывали, в пылу воинственности Самсон взмахнул не только мечом, но и щитом. И тут же уронил его себе на ногу, отчего завизжал как банкир, узревший взломщика перед своей кладовой с золотом. Лихой Грегорио, тем временем, попытался браво выхватить из ножен тяжелый меч, но, опять получив по носу шишаком, от души заехал рукоятью себе же в промежность. Скорчился как бес на причастии, взвыл и запрыгал козлом, во всю глотку проклиная противников.

Хотя, видит Бог, те были совсем не при чем. Абраму и Бальтазару уже хватало своих забот. Потому что Бальтазар, яро размахивая палкой, сбил каменное украшение со стены, которое прилетело в лоб его же соратнику Абраму. Тот сразу же спал с лица и опрокинулся на спину. Бальтазар же, завопив, что псы Капулетти убили честного Абрама, почему-то не нашел ничего лучшего, чем ткнуть его в азарте все той же палкой.

Клянусь четками Папы Бонифация — странный метод лечения раненого! Но, оказалось, действенный. Абрам с камней площади не поднялся, зато голос у него прорезался, а руки и ноги заходили сами собой, как у жука-скарабея, опрокинутого на спину. Кинувшись поднимать его, Бальтазар получил прямо в нос кожаной подошвой, и на древние городские булыжники брызнула первая боевая кровь.

Как сказал один из господ сочинителей — много шума из ничего…

Вся эта свалка, разумеется, не могла не привлечь внимание толпы. Нас, итальянцев, хлебом не корми — дай только зрелищ! «Тощий» люд немедленно начал накапливаться на площади, и в толпе уже начали находиться стихийные проповедники, с ходу призвавшие бить-громить Монтекки, Капулетти и, вообще, всех «жирных» Вероны.

По счастью, мимо проходил Бенволио. Заинтересовался — что же такое творится в славном городе с утра пораньше? К его чести, Бенволио, умному мальчику, не понадобилось много времени понять ситуацию. Лучше многих понимая, в какие волнения может вылиться их нетрезвая выходка, он выхватил шпагу и бросился вразумлять наших героев. Плашмя потчевал клинком всех подряд, без разбора гербов Монтекки и Капулетти, и громогласно обещал так выдрать слуг, чтобы те до нового урожая даже испражнялись вприпрыжку.

На этом бы военные действия и завершились, порой для вразумления толпы достаточно одного решительного человека, но тут на сцене этого балагана возникло еще одно действующее лицо — Тибальт.

О, этот, разумеется, в каждой винной бочке затычка, во всяком сапоге — первый гвоздь! Даже странно, где его до сих пор носила нелегкая, раз на площади Блаженных Мученников Патрикия и Васонофия разыгралась такая собачья свадьба!..