Книга Последняя бригада - Морис Дрюон

—   Бруар, если ты доложишь, что Дероша не было, тебе набьют морду!

—   Ясное дело, набьют, — согласился Сирил Стефаник.

—   А ты, чужак, не лезь не в свое дело! — заорал Бруар.

—   А ну повтори, что ты сказал! Повтори или убирайся! — взорвался Сирил.

—   Конечно, семеро на одного… — зло процедил Бруар.

—   Вот-вот, иди в свою комнату. С тобой и так все понятно, — ответил Шарль-Арман.

Тут вмешался Монсиньяк.

— Да будет вам! Вы все дураки, — сказал бенедиктинец. — Бруар, ты же прекрасно знаешь, что Дерош ухитрится выпутаться и избежать неприятностей. Услуга за услугу: когда наша комната будет дежурить…

Атмосфера разрядилась, кулаки разжались.

— Ладно, — согласился Бруар, — но предупреждаю: если станут сажать на гауптвахту, он тоже сядет.

После этого случая между комнатами Мальвинье и Бруара возникла скрытая вражда.

В ту ночь Шарлю-Арману не спалось: стоило ему хоть чуть-чуть задремать, как перед глазами возникал и рушился брелан[8]валетов.

Бобби бесшумно появился около полуночи. В открытые окна лился слабый ночной свет.

— Бобби! — тихонько позвал Шарль-Арман. Бобби уселся на койку.

— Чем это ты занимался до глубокой ночи? — поинтересовался Шарль-Арман, зажигая сигарету.

Огонек спички высветил пятна крови на пилотке Бобби.

—   Авария, — ответил Бобби. — Нет, кровь не моя, кровь Элен. Это я во всем виноват. Мы ехали очень быстро, а я, как последний идиот, решил порезвиться и прокатиться по куче гравия. Ну и дальше машина уже резвилась сама по себе и впилилась в дерево.

—   Твоя подруга ранена?

—   Да. Врезалась в ветровое стекло. Ее отвезли в больницу в Бургей. Лицо…

—   Может, обойдется?

—   Не знаю.

—   Дело дрянь, — посочувствовал Шарль-Арман. — А ты?

—   Я в порядке. Ребра побаливают и трудно дышать. А как там на перекличке?

—   Тебе ничего не будет, все уладилось. Ложись спать. Завтра полевые занятия.

3

— Живей-живей! — приговаривал Бруар на следующее утро без четверти семь, выстраивая бригаду возле крыла Байяр. — Гийаде нет на месте, Дероша нет на месте. Вечно одни и те же!

Тут появился запыхавшийся Гийаде, за ним — Дерош, на ходу помогая ему прицепить патронташ.

—   А вам обоим что, особое приглашение требуется? — закричал Бруар.

—   Вам было сказано расставить людей по росту, — не выдержал унтер-офицер Ленуар, который, заложив руки за спину, наблюдал за построением бригады.

—   По росту, сказано вам! — повторил Бруар. — Высокие — вперед, живо!

Ряды рассыпались и с шумом перестроились. Сзади, среди самых низкорослых, завязалась перепалка: Контрежа хотел стоять перед Лервье-Марэ.

Бригада вышла из ворот Брак и двинулась вдоль ограды Школы.

В первом ряду шагали Стефаник, Мальвинье и Коллеве, Дерош и Ламбрей шли бок о бок в третьем. Бруар держался чуть позади слева и задавал ритм.

— Ракло, в ногу!

Маленький, тщедушный Ракло, досадуя на свой большой нос и неудобную каску, вприпрыжку трусил сзади, а ремешок каски болтался у него под подбородком. Он был один в ряду, и это место у него никто не оспаривал.

— Ракло, в ногу!

Когда бригада проходила мимо памятника погибшим кавалеристам, который располагался напротив двора почета со стороны Шардонне, Бруар скомандовал:

— Равнение нале-во!

Вся бригада резким движением повернула головы и подбородки к монументу, который отличался редкостным уродством: два огромных кентавра обоего пола, с крупами першеронов и с заплетенными в галльские косички волосами, рыдая, склонялись к пустой колыбели.

Вот уже пятнадцать лет каждая входящая и выходящая бригада, то есть восемь раз на дню, салютовала этой скульптуре, которая никак не располагала к благоговению, разве что к веселому смеху.

Но, странное дело, именно здесь, держа равнение налево, все забывали о тяжелой амуниции и жестких ботинках, переставали вспоминать о личном или замечать потешную прядку на шее соседа. Может, конечно, есть на свете нечто, способное исторгнуть слезы и заставить мускулы напрячься: движения души, воздействующие на разум. А может, это необходимость маршировать с повернутой налево головой, что само по себе противно человеческой природе и причиняет массу неудобств. И тогда лучшие вспоминают о кавалеристах, погибших в Первую мировую, а все остальные идут, молча устремив взгляд перед собой, что само по себе, особенно в армии, уже считается формой почтения.

Бригада обогнула конный манеж и остановилась на плацу возле конюшен. Некоторые части уже прибыли, некоторые только еще прибывали.

Один за другим отъезжали большие грузовики, отвозившие каждую бригаду на место полевых занятий.

Вскоре появился лейтенант Сен-Тьерри. Он шел в компании других лейтенантов, явно прямиком из столовой. Увидев, что курсанты на них смотрят, лейтенанты сразу напустили на себя серьезный вид.

Каждая бригада предъявила инструкторам оружие, и все начали рассаживаться по машинам.

В это утро понедельника никто особо не веселился. Все ехали на учения, как на принудительные работы. Зажав карабины между колен, курсанты тряслись на кожаных сиденьях, погрузившись в свои безрадостные мысли.

Бобби все еще был не в себе после аварии. Шарль-Арман с завистью следил за бригадами, ехавшими верхом. Бруар просто пребывал в скверном настроении. Те, кто накануне слегка перебрал, поддерживали руками больные с похмелья головы. Ноздри Мальвинье хранили запах угрызений совести, настоянный на ароматах дешевого крема, пота и несвежего белья. А Ракло, поздний ребенок, с больными глазами, хилый и страдающий тиком, вообще воспринимал дорогу как пытку.

И никто этим утром понедельника не замечал ни сказочного свечения над Луарой, ни прелести зеленых равнин, ни стройных тополей вдоль берега, ни изящных маленьких усадеб, встречавшихся на пути.

Через полчаса грузовик остановился у опушки леса вблизи Аллонна. Курсанты нехотя спрыгнули и построились.

— Нынче утром все какие-то сонные! — сказал лейтенант. — Бруар, десять минут строевых упражнений!

И в течение десяти минут бригада маршировала строевым шагом, выполняла команду «кругом!», приемы с оружием и гимнастические фигуры. После этого у всех выступил пот на лбу, а Дерошу стало больно дышать.

— Выправка,[9]— шепнул Монсиньяк Шарлю-Арману.