Книга Кошки говорят "мяу" - Феликс Сарнов

— Да почти ничем, — неожиданно легко согласился он. — Но мы сейчас не об этом. Жестокость, говоришь? Насилие? Это все вспомогательные… ну, средства, там, методы, а я говорю о главном, о том, что на самом деле движет людьми. Это… — он вдруг как-то устало вздохнул. — Это страх, Рыжик. Простой и понятный. И вполне естественный. Побудительные причины, формы выражения, там, и прочие нюансы у него могут быть разные, но природа — одна. Ты спрашивала, кто будет хозяином? Ответ простой: кто это понимает и кто умеет этим пользоваться, тот и будет. Вылезай, приехали. Пойдем, глянем на меньших братьев, а потом перекусим где-нибудь…

* * *

Обнявшись, мы медленно шли по дорожке зоопарка. Народу было немного. Стайка ребятишек застыла возле зебры, еще несколько кидали крошки от булок через забор и глубокий ров двум бурым медвежатам. Редкие взрослые homo sapiens, идущие нам навстречу, задерживали на нас взгляды, проходя мимо, а потом оборачивались — я видела. Что ж, мы, наверное, неплохо смотрелись вместе…

Какой-то пожилой мужчина, наклонился к уху своей спутницы — седой женщины, похожей на строгую учительницу, — и тихонько сказал:

— Смотри, какая красивая пара…

Та внимательно посмотрела на нас и так же негромко ответила:

— Хищная какая-то… Как будто из-за решеток вышла…

Что за черт! Я не могла их слышать — они были далеко, слишком далеко, их голоса не могли достать до нас, но… Я же слышала!.. Я скосила глаза на своего красавца — он равнодушно смотрел в другую сторону и явно ничего не слышал. Я вздрогнула и остановилась.

— Ты что, Рыжик? — почувствовав сопротивление напрягшегося под его рукой моего «станка», спросил он.

— Ничего, — пробормотала я, тряхнула головой, глянула на него снизу вверх и попросила: — Пойдем к нашим.

— Нашим? — недоуменно нахмурился он. — К каким на…

— К хищникам, — быстро сказала я.

— А-а, — усмехнулся он. — Ты себя к ним приписала? Что ж, пошли…

(он не слышал… Конечно, он не мог слышать ту парочку, и я… Я тоже не могла услышать! Что за глюки?..)

Минут через пять мы стояли перед просторным вольером с волками. Два поджарых светло-серых зверя медленно повернули головы и уставились на нас. Очень похожи на больших собак, на овчарок, но… Не собаки. Другие. Совсем другие. У собак, даже самых злобных, не бывает таких глаз, да у этих — вовсе и не злые, а просто…

Чужие.

Собачьи глаза видят человека и все время как будто просят, или хотя бы спрашивают его о чем-то, а эти… Эти — не спрашивают, а взвешивают. Они видят объект и решают, что с ним делать.

Чужие. Совсем чужие…

— Знаешь, что самое поганое в нашей системе? — негромким, каким-то глухим и… сдавленным голосом спросил он.

— Что? — не отводя глаз от холодных звериных зрачков, пробормотала я.

— Лицемерие. Hypocrisy… Не понимаешь? — он вздохнул и повернулся ко мне. — Посмотри на них — canis lupus, волк… Посмотри внимательно, разве он притворяется кем-то другим? Разве выдает себя за травоядного? Он есть то, что он есть, и всем своим видом честно предупреждает тебя об этом. И стоит тем, кого он жрет, кто рожден его жертвой, увидеть его, они сразу понимают это, и потому… Все честно.

— Ну, это ты у зайца спроси — для зайца-то это вряд ли честно, — усмехнулась я и оторвала, наконец, взгляд от немигающих круглых глаз canis lupus.

— Кого волнует мнение зайца, — холодно и равнодушно бросил он. — Это честно. Это… Правильно. Они не притворяются, не завлекают обманом. Ты спросила, когда я про отца рассказывал, чем же они отличались от тех — от черных и коричневых? Я сказал, почти ни чем, но… Отличались. Обе системы, конечно, родственные и очень похожи — это многие умы подмечали. Но те хоть не притворялись. И видом своим — формами эсэсовскими, молниями на рукавах, — и всей пропагандой прямо говорили, что они такое. А эти — всегда в чужие шкуры рядились, всегда… Ну, как если бы этот, — он резко ткнул рукой в сторону прутьев вольера, и зверь за прутьями не вздрогнул, а лишь спокойно проводил взглядом движение руки, — собрал вокруг себя зайцев и стал им… вегетарианство проповедовать.

— Ну да, не притворялись, — покачала я головой. — Миллионы в печах сожгли, а назвали это «окончательным решением»…

— Ну, это — дань общему лицемерию, — отмахнулся он. — Общечеловеческому. Притворство вообще свойственно нашему виду, но у них его было гораздо меньше, чем здесь, у… нас.

Я посмотрела на него и увидела, как его красивый рот кривится в гримасе брезгливого и непритворного отвращения. Я вспомнила треп на кухнях своей бывшей компании про «фашистское крыло» в органах и… Мне вдруг стало страшно.

— Так вы, что же, — облизнув вдруг пересохшие губы, тихо спросила я, — решили по стопам тех?.. По их методе?..

Он непонимающе нахмурил брови, удивленно глянул на меня и… Рассмеялся.

— Да ты спятила, Рыжик. Или и впрямь наслушалась своих… — веселая улыбка исчезла, в линии рта опять проступило брезгливое отвращение. — Откровенность нацистских бредней вовсе не отменяет их… бредовости. И мрази. Я просто… Просто хотел объяснить, что откровенная мразь… Она — лучше, потому что с ней легче сладить, ее легче раздавить Она не рождает у тебя никаких иллюзий, ты сразу видишь, с чем столкнулся. А вот та, что притворяется…

— Да кто ей верит уже, нашей Власьевне! — перебила я. — Кому она нужна!

— Не ори, Рыжик. И пойдем дальше, что мы тут застряли, — он повлек меня прочь от вольера.

Один раз я обернулась и увидела провожающие нас глаза волков. Они показались мне холодными и пустыми, как отверстия каких-то трубок, или… Стволов.

— Конечно, никто не верит, — между тем говорил мой Ковбой. — А вот нужна она очень многим.

— Кому, интересно? И за каким…

— Кель выражанс, мадам. Да почти всем нужна. Представь, что выпустила их всех, — он описал рукой в воздухе широкую дугу, охватившую всю территорию зоопарка и пол Москвы в придачу, — на волю. Что с ними будет?

— Ну, смотря…

— Да брось ты смотреть! Все просто — те, что родились и большую часть жизни прожили здесь, подохнут. Точно так же и с людьми. Особенно с такими, как твой бывший — это я не из ревности, не из-за того, что он твой бывший, ты ж меня знаешь. Ты думаешь, им, правда, свобода нужна? Проснись, Рыжик! Эта самая свобода для них — кость в горле, если не хуже. Ведь при свободе обличать-то вроде как и нечего, при свободе надо вкалывать, а не обличать… А обличать — куда проще. И удобнее. Под водочку — на деньги распутной жены купленную… Они, дескать, душат, они клещами давят, но… Кого без них поливать будете, а? Да ту самую свободу — вот кого! И не поливать, они ее душить, они ее зубами рвать будут готовы, потому что у них к ней, к свободе их вожделенной, одно чувство будет — главное. Страх, Рыжик. Хищники из клеток на свободе могут чудом и выжить, а если подохнут, то — от голода. Они просто охотиться не умеют… А вот зайчики разные и прочие травоядненькие — они еще раньше, чем от хищников, от страха сдохнут.