Книга Головы Стефани (Прямой рейс к Аллаху) - Ромен Гари

Между тем был один человек, который всюду следовал за принцем — более странных существ Стефани еще видеть не доводилось. Это был своеобразный восточный — укрупненный и улучшенный — вариант одного из тех борцов кетча, которым тем больше платят, чем они страшнее. Его голова, плечи и руки нарушали в своей совокупности все пропорции, присущие человеческим существам, и придавали ему вид архаичный и как бы незавершенный. Он наводил на мысль о Вавилонии, боях гладиаторов и больших бронзовых статуях Непала. Кожа у него на лице была натянута так туго, что словно бы прилипла к костям, после чего в чертах не осталось и следа выражения, и определить возраст стало невозможно. Череп, прикрытый желтой тюбетейкой благочестивых шахиров, или «гази»,[29]был совершенно лишен волос, а белки глаз под медлительными черепашьими веками отсвечивали желтизной старой слоновой кости. Взгляд был неподвижным, каким-то жидким и застывшим одновременно, подобным тем прудам со стоячей водой, где развиваются жизни темные и скрытые. Он был одет в некое подобие распашного жилета из синего шелка, в турецкие шальвары того же цвета; талию опоясывал традиционный красный бахд шахиров.

— Кто этот невероятный удав?

Али повернулся к явлению из древних времен, которое стояло позади него, скрестив руки, и улыбнулся.

— Это любимый слуга моего отца. Он меня вырастил и никогда со мной не расстается. Его зовут Мурад.

— Стефани, дорогая… — прошептал Бобо с умоляющим взглядом.

Стефани вздохнула и пошла надевать оранжевый костюм от Унгаро. Бобо сделал около двадцати снимков Стефани в компании с этой гигантской черепахой, которая во время съемки сохраняла полную невозмутимость.

— Он восхитителен, ну просто восхитителен! — лепетал Бобо, прильнув глазом к видоискателю. — Если вы когда-нибудь надумаете с ним расстаться, Ваше Высочество, я его у вас куплю…

Массимо дель Кампо насмешливо фыркнул и загасил сигарету о ширазскую бронзу.

— Прежде он носил титул «меченосца», — сказал принц. — Его обязанности состояли в том, чтобы обеспечивать личную охрану имама… он спал у его двери. В некоторых особо торжественных случаях он выполнял также роль палача… На эту работу был большой спрос.

— Как интересно, — проговорила Стефани с несколько натянутой улыбкой и полным отсутствием искренности. Она была возмущена и чувствовала себя полной лицемеркой. В голове не укладывалось, как можно доверить ребенка такой няне. Палач в качестве товарища игр… Она с ужасом подумала, какие игрушки он давал мальчику…

— Знаете, он очень милый, — сказал Али, который почувствовал ее неодобрение.

— Я не сомневаюсь, — вежливо откликнулась Стефани.

Она старалась не смотреть на старого великана, но из-за своих усилий еще острее ощущала его присутствие. Разок-другой она украдкой взглянула на него, так как лучше уж было его видеть, чем чувствовать у себя за спиной. Самым отталкивающим в этом восточном Франкенштейне был рот: линия губ изгибалась полумесяцем, правая сторона была явно длиннее левой — и от этого создавалось впечатление, будто она была прорублена ударами тех джамбий, что все они здесь носили за поясом, на животе. Казалось, что так природа отметила его лицо самим символом ислама.

— Никто не был так предан моему отцу, как Мурад, — сказал принц. — Он навещал племянников в горах, когда толпа завладела дворцом и схватила имама… Если бы он был здесь… Он дрался бы до последнего. Мне потребовались многие недели, чтобы получить у правительства разрешение вернуть сюда Мурада. Знаете, это легендарный воин. В тринадцать лет он уже сражался на стороне Ибн Сауда…[30]

Он, должно быть, осознал, что говорит о прошлом с излишним жаром, и несколько смущенно улыбнулся.

— Это человек из другого века… Он не способен понять, почему я встал на сторону нового режима и демократии. Я уверен, что в глубине души он мне этого не простил… Вначале он уговаривал меня укрыться в горах среди шахирских племен, которые очень преданы мне, и начать священную войну против нечестивого режима тех, кого он называет бывшими рабами… Теперь он молчит, так как знает, что я никогда не совершу такого безумства… Я провел четыре года в Англии. И я не жалею о прошлом, поверьте мне.

Стефани успокаивающе коснулась его руки.

— Я в этом и не сомневаюсь, что вы, — сказала она, ощущая, что испытывает материнские чувства и в то же время отчаянно лицемерит.

— Нужно смотреть на прошлое так, будто листаешь книжку с красивыми картинками, из тех, которые так нравятся детям, — назидательно изрек Бобо.

Стефани украдкой бросила на «меченосца» встревоженный взгляд.

— Все это кончилось, и кончилось теперь уже навсегда, — сказал Али, как бы желая ее успокоить.

— И очень жаль, — вздохнул Бобо, укладывая свою аппаратуру. — На мой взгляд, нашему времени недостает силы, жесткости…

Массимо дель Кампо произнес несколько слов по-итальянски, но Стефани предпочла сделать вид, что не расслышала. Сей прекрасный каррарский мрамор явно начинало тяготить, что кому-то другому, а не ему, оказывают чрезмерное внимание.

— Он не понимает по-английски, — сказал Али, — и я сейчас расскажу историю, которая, возможно, вас позабавит…

— Знаете, пора возвращаться в гостиницу, — быстро произнесла Стефани. У нее не было ни малейшего желания выслушивать эту историю. Она не сомневалась, что это тоже будет что-то совершенно возмутительное. — Мы улетаем завтра утром, и мне нужно собрать вещи…

— Расскажите, принц, расскажите! — проворковал Бобо. — Обожаю красивые истории! Пока я складываю свою технику…

Массимо издал смешок, полный непристойных намеков.

— Мурад когда-то дал обет. Тогда он был совсем юным воином… В бесчисленных сражениях, в которых он принимал участие в Хиджазе, ему случалось одним ударом сабли обезглавить двух врагов… В избытке религиозного рвения он поклялся, что не притронется к женщине, пока ему не удастся обезглавить разом, то есть одним ударом сабли, троих…

Впервые Стефани почувствовала что-то вроде жалости к старому удаву. Может, он и не понимал английского, но все же эту историю не следовало рассказывать в его присутствии. Она не одобряла и того, как Али смотрел на старого слугу, почти как на предмет, с гордостью собственника. Даже Бобо, похоже, был немного смущен и воздержался от комментариев.

Великан оставался невозмутим.

На лице из другого времени и другого мира не было и следа эмоций.

На его скрещенных руках вздувались мощные жилы.

— Каким далеким теперь кажется все это, — сказал Али Рахман. — Мой бедный Мурад никогда уже не исполнит своего обета… который ему, разумеется, вообще не следовало давать.