Книга Запределье. Осколок империи - Андрей Ерпылев

— А из чего это следует, позвольте спросить? — не удержался есаул.

— Резонный вопрос, — улыбнулся медик. — Но постараюсь ответить. Первое, самое безобидное. Там, снаружи, идет дождь, под которым мокнут несколько десятков людей, но тут, по эту сторону горной гряды, никакого дождя нет. С этим вы спорить не будете?

Несогласных не нашлось.

— Кстати, температура воздуха снаружи и здесь сильно различается. Это я выяснил экспериментально. Снаружи ночи становятся холоднее и холоднее, как и должно быть в здешних широтах на исходе лета, но тут лето продолжается в полном объеме.

— Разве так может быть?

— Не торопитесь — всему свое время. Итак, одну загадку мы уже записали. Метеорология. Второе — несоответствие времени.

— Как это?

— А вот так. Помните, Алексей Кондратьевич, как вы рассказывали у костра о своем происшествии? Ну, тогда, когда ваши спутники полчаса ожидали вас внутри, хотя вы, по вашим словам, отстали от них всего на какие-то секунды.

— Помню. Но что это дает?

— Просто так, визуально, ничего. Но я опять-таки проделал серию экспериментов. Для этого мне, естественно, потребовался помощник. Присутствующий здесь Михаил Семенович, если вам будет угодно.

Гаврилович привстал и поклонился.

— Мы с Михаилом Семеновичем сверили часы до секунды, а затем я принялся ходить по расселине от одного ее выхода до другого. После каждого прохода мы сверяли показания наших приборов. В тридцати семи случаях из пятидесяти часы показывали одинаковое время или отклонения составляли какие-то секунды, но в тринадцати показания моих часов отклонялись от контрольных на значительные величины. От минуты до тридцати шести минут. Причем в обе стороны!

— Как это, в обе стороны? — не понял есаул.

— В ряде случаев часы спешили, в других — отставали. Из этого я сделал вывод, что время в расселине течет неравномерно и это явление само по себе невозможно. Значит, записываем в загадки. Ну и третья загадка, самая, если так можно выразиться, загадочная.

Приват-доцент сделал трагическую паузу.

— Ваше, Алексей Кондратьевич, с вашим подчиненным «кругосветное» путешествие. Многие из нас повторяли его, и все имели возможность убедиться, что попасть в нашу долину иначе, чем через расселину, именуемую господами офицерами «дефиле», не-воз-мож-но! — Привалов победоносно оглядел троих слушателей. — Более того, пробравшись внутрь той, внешней долины, через указанный господином есаулом лаз, я разыскал там расселину и проделал обратный маршрут, справедливо посчитав, что, возможно, попаду в иное место. Увы, я опять же вышел к нашему первому лагерю. Значит, пройти по расселине и попасть сюда, — медик притопнул ногой, — можно лишь в одном направлении: оттуда — сюда. А отсюда, соответственно, только туда. Согласитесь, что эти свойства расселины довольно необычны.

Слушатели были согласны, поскольку молчали, а знаком чего является молчание — понятно всем.

— И последняя загадка, господа! — торжественно объявил Модест Георгиевич. — Вот, смотрите!

Он протянул сидящим ту самую веточку, которой раньше размахивал перед носом у путейца.

— И что здесь примечательного? — не понял есаул, внимательно разглядев, понюхав и даже попробовав на зуб ветку с разлапистыми листьями. — Обычный клен.

— Вот именно! Клен!!!

— Ну и что?

— А то, милостивые государи, — тихо сказал медик, снял и протер пенсне. — Что клен в здешних местах не растет. По крайней мере — последние сорок-пятьдесят тысяч лет. Поэтому я могу со всей ответственностью утверждать, что, проходя через упомянутую уже расселину-дефиле, мы либо переносимся на полсотни тысяч лет в прошлое, что противоречит всем законам физики, либо… — Он водрузил свой оптический прибор обратно на нос, а затем снова зачем-то снял. — Мы в ином мире, господа. На том, так сказать, свете.

В гробовой тишине полковник наклонился к остолбеневшему есаулу и шепнул ему на ухо:

— Вот примерно то, что я хотел вам сказать…

4

Еремей Охлопков возвращался домой.

Полтора года он не был дома, но ничуть не жалел об этом. Не жалел он также ни о потерянных от цинги зубах, ни о подранном зверем и плохо зажившем бедре, из-за которого он с трудом передвигался, ни о давящем на плечи грузе. Именно из-за этого груза он и провел в тайге безвылазно восемнадцать месяцев, благо рядом с его лачугой бил незамерзающий ключ и можно было не прерываться на странно короткую зиму.

В небольшом, но увесистом «сидоре» Еремей нес главную на Земле ценность, тот самый металл, из-за которого, по мнению Мефистофеля, о существовании которого сибирский охотник никогда в жизни не слышал, гибнут люди.

Он нес золото. Много золота.

Почти полтора пуда тускло-желтого тяжеленного металла в песке и самородках, самый крупный из которых имел размер вполовину кулака взрослого мужчины, были аккуратно расфасованы по кожаным мешочкам. А те, в свою очередь, перестелены пушниной, где-то, может быть, стоившей баснословные деньги, но тут, рядом с драгоценным грузом, всего лишь отлично заменявшей вату. Шестьдесят, без малого, фунтов червонного золота, которые давили сейчас на исхудалые плечи старателя, должны были сделать его богачом, дать вырваться наконец из капкана нищеты, в которой зачахли отец и дед Охлопкова, да и прочие его предки от сотворения мира. Ибо не верил бедняк Еремей, что жил кто-то из его пращуров лучше, чем он. Иначе к чему поперлись бы следом за Ермаком на край света в погоне за призрачным достатком, но так и не обрели его в богатейшем для всех других краю.

«Избу поставлю… пятистенок… — в стотысячный раз мечтал, шевеля губами, скрывающими распухшие беззубые десны, Еремей. — Корову куплю… лошадь… Шарабан справлю… на резиновом ходу… на ярмарку, в Кедровогорск… мануфактуры накуплю, конфект Надьке…»

Больше ни на какие мечты неразвитый мозг неграмотного мужика способен не был, поэтому он снова и снова, как заезженная патефонная пластинка, скользил мыслью по привычному кругу: «Изба… корова… лошадь…» И снова, и снова…

— Стой! — раздалось прямо над ухом, и Еремей, споткнувшись от неожиданности, свалился в траву, выставив перед собой свою ржавую берданку без патронов, на которую опирался при ходьбе, будто на посох.

— Не подходи! — заверещал он, пытаясь откинуть лохматый перепревший треух, сползающий на глаза при каждом движении. — Не подходи, убью!..

— Опусти пукалку-то! — рассмеялся молодой голос. — Ты кто такой, дядя?

Еремею наконец удалось сбросить шапку, и он разглядел своими гноящимися глазами двух всадников на стройных, совсем не крестьянских конях. А также — форменные, лихо заломленные фуражки с голубым околышем, широкие лампасы на галифе и длинные шашки на боку…

«Стражники… — запаниковал Охлопков. — Казаки… По мою душу…»