Книга Чужаки - Алекс Мак

— Твоя не спать, — послышался из темноты голос Тая.

— Да я уже не сплю, — ответил лорд. — А что тот, другой?

— Шуметь, — флегматично ответил китаец, но Сайлас и сам расслышал громкий храп, прерываемый присвистами, слева от себя.

— Эй, ты, — повысил голос Сайлас, пытаясь подтолкнуть связанными ногами крепко спящего рыжего. — Просыпайся, смерть проспишь!

Рыжий заворочался на полу, промычал что-то нечленораздельное, но после очередного толчка, судя по всему, проснулся и попытался сесть.

— Голова моя! — простонал он по-русски.

— Ты кто? — в свою очередь спросил по-английски Сайлас.

— Я кто? А кто ты?! И где я?! И что вообще, черт возьми, происходит?! — переходя на английский крик, отозвался невидимый в темноте рыжий.

— Ты в тюрьме. Скорее всего, Челнок неожиданно сработал еще раз и вытащил тебя сюда из твоего времени. Ты из какого века?

— Чего?! — поперхнулся рыжий.

Терпеливо, но с трудом сдерживая раздражение, Сайлас постарался вкратце описать их положение. Звучало это примерно так: «Слушай, ты, необразованный, неотесанный чурбан, мой аппарат случайно выхватил тебя из твоего времени, доставил в это время, которое, несмотря на свою средневековую видимость, является нашим с тобой общим будущим. Ты сидишь в грязной темнице, а завтра тебя собираются запытать до смерти. Вопросы есть?»

— Мне нужно выпить, — простонал «неотесанный чурбан». — Это какой-то дурацкий розыгрыш!

Неожиданно он оживился:

— Это все Галка придумала! — вдруг хохотнул он в темноте. — Точно Галка. Галка, выходи, я тебя раскусил!

Он попытался встать на связанные ноги, но с грохотом упал. В ответ раздался лязг открываемой двери. В камеру ввалился здоровенный стражник и рявкнул:

— Молчать! Сидеть тихо!

После чего отвесил несколько мощных пинков беспомощным пленникам, которые щурились в лучах слабого света, падающего из приоткрытой двери. Потом грузно развернулся и ушел, громыхнув засовом.

Наступило молчание.

— Ну, и теперь не веришь? — наконец сказал лорд.

— Теперь верю. Ни от кого из моего времени не может так гнусно вонять, — приглушенно донеслось из темноты, после чего оттуда же послышались сдавленные рыдания.

Через некоторое время они стихли, и Сайлас решил, что рыжий созрел для разговора.

— Рыдать будешь завтра в руках палача. А сейчас нужно придумать, как отсюда выбраться. Хотя не вижу вариантов. Как тебя зовут? Кто ты вообще такой? Откуда? — устало спросил он.

— Меня зовут Александр, Саня по-нашему, Александр Семенович Самохин официально и Алекс по-вашему, — ровным, лишенным эмоций голосом ответил рыжий. Существует, наверное, такой нервный предел, перейдя через который, человек становится равнодушным ко всему. — Мне тридцать три года, русский, до недавнего времени я жил в России, в городе Петербурге, занимался журналистикой, пил, общался с друзьями, и было все это в начале двадцать первого века от Рождества Христова.

— Час от часу не легче, — простонал Сайлас. — Китаец хоть драться умеет. А от тебя какая польза?! Мало того что из каких-то глухих времен, да еще и писака бессмысленный!

— Слушай, ты, наглая морда, — неожиданно взорвался рыжий. — Ты язык попридержи, а то я не посмотрю, что связанный, доползу и глотку перегрызу! У меня такое похмелье, что я крови твоей напьюсь!

Обессилев от вспышки, он затих, а Сайлас только удивленно покачал головой в темноте.

— Ладно, давайте постараемся отдохнуть перед завтрашним, — примирительно сказал он. — Тай, теперь спать. Выполняй, — добавил сиятельный лорд специально для китайца.

В камере стало тихо. Неизвестно, чем занял свой досуг рыжий, но китаец скоро засопел, повинуясь приказу, и Сайлас, неожиданно для себя самого, тоже уснул. И увидел сон.

Ему снилась мать, которую он не видел с тех самых пор, когда его, трехлетнего, забрали с женской половины, и никогда не вспоминал. Кто-то говорил ему как-то, что она умерла, но он не придал этому известию никакого значения. А теперь, во сне, она смотрела на него и то ли с жалостью, то ли с укоризной качала головой. Он проснулся, когда по его груди что-то пробежало, судя по всему, обещанная крыса.

В камере по-прежнему было темно, хотя бы потому, что там не было ни одного окна. Сайлас пытался определить, сколько времени он проспал и ночь сейчас или день, но не определил.

Ой, да не вечер, да не вечер,

Мне малым-мало спалось,

Мне малым-мало спалось…

— донеслось из темноты на незнакомом Сайласу языке. Пел рыжий. Сайлас некоторое время прислушивался к тоскливому мотиву, чувствуя, как в глубине души нарастает отчаяние.

— Заткнись! — неожиданно для самого себя крикнул он, но рыжий не послушался, а продолжал тянуть свою напевную, тягучую песню. Она выбралась из камеры, легкой тенью скользнула по лестницам и эхом осталась в многочисленных комнатах и залах замка.

Владелец замка, который предпочитал, чтобы его называли почему-то владетельным князем Хьюго I, изволил трапезничать в своих личных апартаментах. Княжеский кравчий, который маялся от скуки в соседнем коридоре, периодически прокрадывался к дверям, прикладывал ухо или горящий от любопытства глаз к замочной скважине и, приплясывая от нетерпения, пытался уловить хоть крупицу информации о том, что происходило за запертой дверью. Но, к великому его сожалению, он мог слышать только обрывки из разговора.

— То, что вы предлагаете, — настоящее безумие, — вышагивая из угла в угол, говорил князь. — Мы потеряем все!

Кто-то невидимый что-то отвечал ему.

— Но вы же сами говорили… — опять вступал хозяин замка.

Бедный кравчий ничего полезного для себя из этих фраз извлечь не мог. Только под конец он понял, что спорящие за дверью пришли к согласию, поскольку его хозяин и господин отлетел к самой двери, судя по всему, от страшного удара и на несколько минут там затих. Придя в себя, князь смиренно, с трудом сдерживая ярость, сказал:

— Простите меня, я только высказал свое мнение. Конечно, вы абсолютно правы.

Дверь распахнулась, и кравчий едва успел отскочить в сторону и принять самый скучающий и отстраненный вид. Хьюго I выскочил в коридор и с грохотом захлопнул за собой дверь.

Тягучая мелодия все еще звучала в камере, Сайлас уже не протестовал, песня захватила его и ввергла в столь не свойственную бравому лорду пучину тоски. Он закрывал глаза и еще раз прокручивал перед мысленным взором все детали своего грандиозного плана, замешанного на интригах, крови и войне, который должен был завершиться ослепительным триумфом. Каждый раз эти видения заканчивались ухмыляющейся рожей дюжего палача. Болели раны. Когда Сайлас в очередной раз со стоном открыл глаза, он неожиданно заметил узенькую полоску света, которая наискосок прочертила грязный, каменный пол камеры.