Книга Сверхдержава - Андрей Плеханов

— Слушай, а ты ведь прав! — тонким голосом сказал Эдуард. В голове его шел уже свистопляс — и от непривычной дозы алкоголя, и от речей Давилы. — Я вижу, ты здорово соображаешь…

«Господи, как меня достало все это… — подумал Краев. — Неужели я плелся сюда, чтобы послушать в очередной раз политическую лекцию Давилы? Сотни правильных гневных слов, отскакивающих от моей звенящей головы, которая так нуждается в тишине. Я слишком хорошо знаю Давилу. Знаю я все его манеры. Знаю его тактику. Знаю его таинственную осведомленность обо всем и обо всех — главный козырь, на котором базируется все остальное. Все эти тщательно подготовленные вспышки гнева, и талантливые кавалерийские наскоки, и добродушные откаты…»

— Илья! Ты понимаешь меня как никто другой, — с чувством говорил между тем Эдуард и тряс руку Давилы, зажав ее между своими длинными белыми пальцами. — Вот ты, Илья… Ты говоришь, что я — жмот и все такое… Что деньги неправедно зарабатываю. А ведь я ученый, между прочим! И не самый последний ученый в своей области. По большому счету плевать мне на эти деньги. Что я — живу шикарно, что ли? Есть у меня мечта — чтобы в своей стране, в своем родном городе, в своей лаборатории, а не где-нибудь за границей мог я заниматься своим делом. Своим делом, черт подери! Я хочу быть самим собой. И еще я хочу, чтобы меня ценили за это. И чтоб я мог жить той жизнью, какая подобает мне. Что, разве я не достоин этого?!

— Хорошие слова, — одобрительно сказал Давила. — Любой достойный человек заслуживает того, чтобы жить хорошо, а ты, Эдик, особенно достоин этого! Выпьем за тебя, Эдик! Твои мечты обязательно осуществятся!

— К-коля, пьем! — закричал Эдик с нетрезвым энтузиазмом. — За Родину! И за меня!

Осушили стаканы. Эдик выглядел растроганно, смотрел на Давилу как на лучшего, душевнейшего друга. Забыл уже, что Давила морально утюжил его полчаса назад, как танк гусеницами.

«Этот уже готов. — Николай автоматически поднимал стакан, автоматически совершал глотательные движения, когда водка лилась ему в горло. — Быстро Давила скрутил его. Быстро… Молодец Давила. Мастер. Как ты достал меня, Давила! Я же помню тебя другим…»

— Ну а ты, журналист-молчун? — Жуков повернулся к Краеву. — Ты что скажешь? Есть у тебя какая-нибудь мечта? Хотя бы маленькая такая мечтеночка?

— Да нет, откуда? — Краев улыбнулся едва заметно. — Откуда у нас, журналистов-молчунов, мечты? Нету. Извини.

— Тогда я о своем скажу. — Давила уже снова деловито наливал водку. — Друзья мои, моя мечта — процветающая, богатая Россия! И не через сто лет! И даже не через двадцать! А через пять-десять лет! — Давила взмахнул взволнованно стопкой — так, что водка плеснулась на скатерть. — Вот вы представьте — предположим, аэропорт Шереметьево. Приезжает к нам какой-нибудь иностранец. К примеру, немец. Некий, предположим, Рихард Швайнер. Или Шрейдер. Не важно. Глядит он на Москву и думает: «Вот, живут же люди… Не то что у нас, в засраной, бедной Германии!» А в России-то красота! Никаких, понимаешь, нищих, никакой безработицы! Рубль горд и устойчив! Сияющий монорельс молнией проносит обалдевшего немца над красавицей столицей. Лето… Дома, похожие на сады Семирамиды. Прозрачные, хрустальные воды Москвы реки, в которых удочками ловят осетров. Бесшумные вереницы электромобилей — лучших в мире российских электромобилей — цветными драгоценными камнями блестят в лучах солнца! И улыбки девушек — счастливых, что живут в самой лучшей, самой богатой стране — стране веры и разума, силы и достоинства. В России…

— Браво! — Эдик громко захлопал в ладоши, потерял от такого сложного движения равновесие и частично завалился на бок. — Браво, браво! Илья! Т-ты — гений!

— Осетров не ловят на удочку, — негромко, напряженно сказал Николай. Глаза его потемнели. — Но в остальном неплохо, Илья, неплохо. У тебя недюжинный творческий потенциал. Главное — мечтать в правильном направлении, без всяких оппортунистических уклонов. Утро красит нежным светом стены древнего Кремля. Илья Жуков мечтает о хороших временах — красиво, романтично мечтает, просто завидки берут. Помню я такие времена. Были они не так давно. В городе-герое Москве. Я помню, как приехал в первый раз в Москву в семьдесят пятом году. Подростком еще. Чуть в обморок не упал, когда увидел в магазине десять сортов колбасы. А здесь, в советском городе Верхневолжске, я стоял в те времена в очереди за плавлеными сырками. По две штуки в одни руки. Не помнишь такое? Забыл уже…

— Ты меня с коммунистами не равняй! — Жуков мотнул лысой башкой. — Где они, коммунисты твои? Перестроились все быстренько. Раньше хапали именем развитого социализма, теперь — именем рыночной системы. Только не рынок это. Это несколько крупных бандитских кланов и сотни мелких периферийных кланчиков, которые разделили уже давно нашу страну между собой — и имущество, и денежные потоки. И делиться ни с кем они не собираются. Ты что думаешь, я о всеобщем равенстве пекусь? Да плевать мне на него. Не может быть всеобщего равенства. Только вот неравенство сейчас слишком уж вопиющее, неприкрытое, как порнография самого отвратного пошиба! Революции я боюсь. А нынешнее развратное положение в России кончится новой кровавой революцией, помяни мое слово! Те, кто нахапал, свалят из страны в мгновение ока и будут жить долго и счастливо. Говорить о взбунтовавшемся быдле и изгнанном, страдающем цвете нации. Тем же, кто остался здесь, придется начинать заново. Собирать снова все по крохам. Сколько можно наступать на одни и те же грабли?

— Дорога, по которой идет Россия, выстлана граблями, как гравием. У тебя что, есть какой-то рецепт, как избежать этого?

— Есть.

— Какой?

— Есть, есть, говорю тебе!

— Ну, что у тебя там за идеи? Давай выкладывай! Перекрыть утечку капитала за границу? Прекратить хождение доллара в России? Выплатить зарплаты и пенсии? Запретить быть бандитом? Что еще?

— Это все детали. Детали. Экономические, социальные. Для грамотного в экономике человека и так понятно, какие меры предпринять. Проблема в другом. Какую бы хорошую экономическую программу человек ни составил, осуществить ее не удастся. И чем лучше и яснее эта программа будет, тем быстрее ему свернут голову. Потому что хорошая программа будет мешать хорошо воровать.

— Стало быть…

— Стало быть, главное — это проблема власти.

— Это слова дедушки Ленина, — заметил Краев. — Он уже захватывал власть. Банки, телеграф, телефон и что-то там еще. Много хороших дел совершил. Только умер рано. Не успел расстрелять всех буржуев.

— Я устал от тебя! — заявил Давила, глядя на Николая с откровенной злостью. — Ты — скептик, Николай! Гнусный и циничный скептик. Ты смотришь на тех, кто пытается что-то делать, и отпускаешь ядовитые реплики. Ты капаешь ядом, как гюрза. Ты ловишь свой маленький кайф в предвкушении того, что у кого-то снова ни черта не получится и он снова окажется в вонючей луже. В такой же, в какой барахтаешься ты!

«Ненавижу ли я Давилу? — Николай пытался не слушать, остаться в любимом своем одиночестве даже здесь — в окружении слов Давилы, летающих в воздухе и жужжащих, как пчелы. — Да нет, нет… Как я могу ненавидеть его? Старого своего друга Илюху Жукова? Просто он немного напутал. Он пытается втянуть меня в сферу своей профессиональной деятельности. Какой-то очередной деятельности, о которой я пока ничего не знаю и знать не хочу. Я не имею деловых отношений с друзьями. Больше не имею. Хватит. Обломался».