Книга Мир Волкодава: Эпоха бедствий - Андрей Мартьянов

Менгу многое знал, но молчал. Молчал и сейчас, на рассвете прохладного дня окончания лета, когда отряд хагана двигался в глубину опустевшего Халисуна, жители закатного берега Урмии бежали к Дангарскому полуострову и прибрежным городам халисунских джайдов, бросив созревшие поля, бросив дома и отпустив скотину, которую не сумели угнать с собой, на вольный выпас. Менгу знал недаром его прадед был шаманом, а бабка со стороны матери - самой почитаемой колдуньей кюрийена Байшинт. Молодой тысячник не умел говорить с богами и не владел никакими тайнами колдунов - не мог даже волшебным способом подозвать к себе лошадь, а этим даром, доставшимся от предков, владели многие в войске. Зато наследие прадеда давало ему возможность острее других чувствовать присутствие Чужака. Он видел его: на белой лошади, постоянно следующей за конем Гурцата, громоздилось очень неясное, расплывчатое облачко, будто составленное из хлопьев серого пепла. Изредка силуэт напоминал человека, иногда животное, а чаще просто представлял собой клубок играющих и вертящихся в непрестанном вихре крупиц чужеродного творения.

Ясного, откровенного зла в Призраке Менгу не чувствовал. Зло - оно понятно и недвусмысленно. Однажды, когда Менгу исполнилось всего тринадцать весен, он пас баранов в предгорьях вместе с двумя братьями и видел, как из щели в камне вышел горный дэв. Не просто дух гор, а то злобное создание, что режет овец, забирает людские души и пьет кровь у живых. Тогда их спасло чудо - Заоблачные послали падающую звезду, и ее свет прогнал дэва. Но эти мгновения, когда перед тремя насмерть перепуганными мальчишка-ми-мергейтами колыхалось бесформенное, наполненное ядом ненависти к жизни создание, Менгу не забыл посейчас. Той ночью он видел чистое зло, существовавшее в этом мире с самых предначальных времен, когда еще не было ни жизни, ни людей, ни коней.

Подарок Гурцата не был злом как таковым, однако создавал зло. Почему так?

Ехали долго, остановились только один раз, вскоре после полудня, - напоить лошадей и слегка перекусить. Менгу почти не разговаривал ни с Танхоем, ни со своим приятелем Булганом, которого поставил сотником войска всего поллуны назад ради дружбы и желания иметь верного человека за своим плечом. Затем плодородные земли оборвались, уступив место глине и первым песчаным наносам. Постепенно наползали сумерки, и наконец, когда солнце коснулось нижним краем горизонта и вошел в свои права час Совы, хаган приказал остановиться. Впереди лежала только пустыня Альбакан, где-то за ее барханами скрывался великий город Меддаи, позади виднелась синеватая полоса Дангарских гор, у подножия которых враги хагана еще тешились надеждой на победу.

Гурцат вместе с непременным Берикеем отъехал в сторону шагов на сто, сказав остальным не двигаться с места. Белый конь бога войны послушно и понуро брел за лошадкой повелителя. Сейчас, перед наступлением колдовского ночного времени, Менгу все яснее различал кружащиеся над холкой коня холодные искры. Подарок по-прежнему сопровождал Гурцата, не желая отставать.

Менгу напрягся, продолжая смотреть вслед своему господину. Закатное солнце погасло, и слабенький мерцающий туман над белым конем вдруг начал постепенно приобретать все более четкие очертания, пока наконец не обрел форму и тело.

Волк. Крупный черный степной волк.

- Иди, - различил Менгу на самом излете слуха голос хагана. Гурцат обращался к существу. доброжелательно помахивавшему пушистым хвостом у ног его коня. - Ступай и накажи их. Я буду ждать здесь.

Когда наступила темнота, устроившийся прямо на песке и накрывшийся провонявшей лошадиным потом войлочной попоной Менгу задрожал, услышав нарастающий вой диких стай. Как видно, посланец Гурцата - Подарок, обернувшийся волчьим вожаком, - собирал свое войско.

- Прости меня, почтенный мардиб, но женщинам запрещен вход в Золотой храм. - Очень высокий, здоровенный и пузатый халитт, казавшийся невероятно сильным, преградил Фарру дорогу. - Если госпожа хочет помолиться, пусть идет через два квартала в святилище Великой Дочери.

- Я не могу ее бросить, - сквозь зубы процедил Фарр, сжимая во вспотевшей ладони клочок пергамента с печатью аттали эт-Убаийяда, позволявший ему беспрепятственно проходить через все посты Священной стражи и проводить друзей, числом не больше двух. Чуть позади переминалась с ноги на ногу Фейран, укутавшая лицо до самых глаз белым шелковым платком, опять же подаренным Кэрисом. - Пропустите, именем Атта-Хаджа!

- Есть закон, - упрямо сказал халитт. - Женщинам нельзя. Если ты боишься за ее безопасность, оставь госпожу здесь. Я и мои стражники присмотрим и, если надо, обороним от любого недруга.

- Ну... - Атт-Кадир смущенно посмотрел на Фейран и прошептал: - Тогда я сейчас быстро сбегаю к аттали... Подождешь?

Десяток Священной стражи, охранявший боковой вход в Золотой храм, предназначенный лишь для мардибов, а никак не для обычных прихожан, выглядел довольно грозной боевой силой - плохих воинов правители Меддаи никогда не нанимали. Из летописей давно минувших войн становилось ясно: стража Белого города еще не знала поражений.

Заметив легкий кивок Фейран, атт-Кадир нырнул в низкий дверной проем и очень скорым шагом, почти бегом, ринулся в сторону главного алтаря, где многомудрый аттали эт-Убаийяд возносил моления Предвечному и курились бесценные благовония, радовавшие верховного бога Саккаре-ма. Еще в коридоре Фарр различил старческий голос аттали, монотонно, но в то же время очень мелодично произносившего сурьи из Книги Провозвестника, и пение храмовых служек.

Боковой проход вывел юного мардиба к правому приделу алтаря, и, едва выглянув из полутьмы коридора, он понял: отвлекать мудрейшего сейчас нельзя, это святотатство. Никогда, даже в бури, пожары, во времена самых невообразимых бедствий, службы в главном храме Атта-Хаджа не прерывались. Предвечный ревнив и наказывает своих слуг за нерадение. Но все-таки...

Фарр атт-Кадир, который еще недавно был всего лишь учеником при храме Шехдада, никогда бы не решился на подобное. Нынешний Фарр почувствовал, что есть вещи поважнее мерных речитативов молитв для ублажения тщеславия Атта-Хаджа. Вдобавок его подтолкнуло что-то странное - будто бы голос Кэриса, появившийся в голове: "Быстрее, дубина! Скажи все эт-Убаийяду!"

Фарра встретил изумленный взгляд аттали, узревшего краем глаза нарушение извечного благочиния, - мальчишка неуверенным шагом пересек площадку, на которой стоял мраморный, с выложенными цветными камнями и золотом завитками чудесных растений алтарь, с которого поднимались струйки сладкого дыма, уходящие под необъятный купол храма, и вдруг простерся ниц перед первосвященником.

Эт-Убаийяд зыркнул на служек, сделав какой-то знак ладонью, и хор, заглушая изумленные возгласы собравшихся в храме людей, затянул гимн "Хвала в вышних Атта-Хаджу". Сам аттали опустился на колени перед алтарем, совсем рядом с атт-Кадиром, коснулся лицом мрамора и едва слышно прошипел:

- Если ты не принес важной вести, я лишу тебя звания мардиба, святотатец! Говори!

- Меня прислал, - заикнулся Фарр, - Кэрис. Дэв. Надвигается беда. После полуночи на Меддаи должны напасть.