Книга Прыжок в прошлое - Сергей Шхиян

Я немного смутился от такой неожиданной инфорации, имеющей, впрочем, одно противоречие.

— Тогда почему вы мне себя показали?

— А что же тебе не показать. Ты человек добросердный, незлобивый и доброхотный. Притом сюда попасть тебе по всему судьба была.

— Как это судьба? — пьяно обиделся я. Выходило, что для того, чтобы я выбрался из Москвы, поехал странствовать, меня специально с Ладой развели… Как-то все это получалось очень сложно и запутано.

— Ты не думай, подстрою не было, — словно прочитав мои мысли, успокоила меня хозяйка. — Судьба сама по себе, противу нее мало кто понимает.

Однако ее слова меня не успокоили.

— Как же не подстрой: с женой развели, тещей затравили, потом алкашей придурочных подсунули…

— Зато меня от смерти лютой спас…

— Выходит, и вам не просто так в спину вступило?

— Выходит, — обречено вздохнула Марфа Оковна. — Что судьба захочет… Узнать и наперед можно, ежели знание дано, в книгах-то все прописано, — она покосилась на этажерку с толстенными фолиантами, — да не всяк понять может. Я уж училась-училась и у родителей и так, по понятиям, а разумею самую малость… Так ты говорил, мазь у тебя есть от спины? — неожиданно переменила тему разговора хозяйка. — Прости, родимый, опять вступило, еле-еле сижу.

Я отослал ее в спальню ложиться, а сам в это время перебрал аптечку, подбирая необходимые лекарства. Дав Марфе Оковне две таблетки «баралгина» и натерев спину «фастумгелем», отправился в указанную ей горенку и, как сноп, свалился на широченную деревянную кровать.

Проснулся я не по-городскому рано. Похмелья почти не было, не считая легкой головной тяжести. Я вышел на крыльцо как спал, в одних трусах. Утреннее, еще низкое солнце, большое и красное, висело в небе. Росная трава холодила ноги. Над рекой стелилась сизая дымка. Не останавливаясь, я сходу бросился в воду. После вчерашних разговоров можно было, как минимум, рассчитывать на встречу с русалкой. Однако кругом все было реально: от прохладной воды до густого леса на противоположном берегу.

Разогнав купаньем сонную одурь, я вылез из реки и, как был мокрым, пошел к дому. Теперь мне было не только не жарко, а даже холодно. По дороге я заглянул в коровник. Буренка повернула голову и посмотрела на меня красивыми, глупыми глазами. Я бросил ей в корку охапку привядшей травы. Коровник, как и все здесь, был выстроен на совесть. Бревна рублены в облоот многих чисток казались лакированными. Подогнаны они были великолепно. Чувствовалось, что плотник, рубивший стены, времени и сил не жалел. Я хотел зайти еще в хлев, потом в свинарник, но раздумал. Честно говоря, я не очень представлял, чем нужно кормить свиней. По пути к дому я увидел хозяйку. Мой полуголый вид ее смутил, и она ушла с крыльца вглубь дома. Я вернулся в свою горенку и, натянув джинсы и футболку, пошел в горницу. Марфа Оковна, прибранная и причесанная, сидела за письменным столом над раскрытой книгой.

— Доброе утро, — сказал я, входя в комнату.

Она не ответила, сидела, с отсутствующим взглядом. Я подошел к столу и заглянул через ее плечо в книгу.

Это был настоящий рукописный пергаментный фолиант. Такую книгу можно увидеть разве что в музее.

— Это что, Евангелие? — спросил я.

Марфа Оковна вздрогнула и захлопнула книгу.

— Как ты меня, сударь, напугал. Нешто можно так подкрадываться.

Я не стал оправдываться и извинился. Хозяйка была одета в сарафан, которого я еще не видел: синий с белой отделкой, присборенный под грудью. Выглядела она вполне здоровой.

— Как вы себя чувствуете? — поинтересовался я.

— Хорошо, поясницу почти не ломит. А уж мазь твоя пропекла…

— Это хорошо, но спину берегите, когда приходится поднимать тяжести, приседайте, чтобы работала не спина, а ноги. Так это, что у вас за книга, Евангелие?

— Нет, — сердито буркнула обычно вежливая Марфа Оковна, по возможности отстраняя от меня книгу, чем окончательно разбудила любопытство.

— Можно посмотреть?

— Нечего смотреть. Ты все одно не поймешь, поди и буков таких не знаешь.

— Она, что, не по-русски написана?

— Пошто не по-русски? По-русски.

— Глаголицей что ли? — наобум назвал я единственный известный мне кроме кириллицы русский алфавит.

— А ты никак ее знаешь?

— Не знаю, — признался я, — и никогда даже не видел. Ее в России почти не использовали.

— Так чего тебе смотреть, коли грамоты не знаешь.

— Я же не почитать прошу, а посмотреть. Никогда не видел пергаментных книг. И вообще непонятно, чего меня боитесь, съем я ее, что ли.

— Съешь, не съешь, а не положено. Правда, что ли, читать не знаешь?

— Ей-богу. Да я и кириллицу толком не понимаю, особенно допетровскую. Название букв слышал, юсы там всякие, большие и малые, а читать не приходилось.

— Ладно, — сжалилась хозяйка, — посмотри.

Тяжко вздохнув, она открыла первую страницу.

Я ее не обманул, глаголицы, второго славянского алфавита, придуманного тогда же когда и привычная нам кириллица, я вживую не видел.

На Руси ее применяли в самом начале распространения письменности, часто вперемешку с кириллицей. Теперь она используется только на Балканах в нескольких областях.

На первой, заглавной странице желтого пергамента, со сношенными от времени закругленными углами, я разобрал только две прописные рисованные буквы. Одна напоминала «Т», другая то ли «В», то ли восьмерку. Строчные буквы были похожи на армянские и грузинские, а не на наши, привычные.

— Вот видите, — упрекнул я хозяйку, — посмотрел: ничего не случилось, а вы боялись. Думаю, сейчас во всей нашей стране и ста человек не найдется, которые смогут прочитать такой шрифт.

— Кому надо прочитает, — недовольным голосом произнесла она, делая попытку закрыть книгу.

— Подумать только, какой труд! Ведь каждую букву приходилось рисовать! Вы не знаете, какой это век?

— Не знаю, я в веках не понимаю, — ответила она и, как только я отвел взгляд от страницы, закрыла фолиант.

Видя, как ей эта тема неприятна, я сжалился и перестал приставать с вопросами. Разговор переключился на другие темы. Марфа Оковна обстоятельно описала все ощущения, присутствующие в ее спине и пояснице, на что я посоветовал ей сегодняшний день еще полежать.

— Как тут не встанешь? — горестно сказала она. — Скотина, почитай, третий день без пригляда, в огород не заглядывала. Летом, Алеша, — выдала она популярную пословицу, — день год кормит. Да и тебя кормить пора.

— Меня кормить не надо, я и сам прокормлюсь, и со скотиной тоже управлюсь, а огород за пару дней сорняками не зарастет.

На этом и порешили. Я быстро собрал на стол опять из своих припасов, мы позавтракали, и Марфа Оковна продиктовала мне длинный список предстоящих работ, вероятно, снисходительно удивляясь моей городской тупости и наивности уточняющих вопросов.