Книга Спасти империю! - Алексей Фомин

А постоянных обитателей в Александровской слободе обреталось немало. Одних опричников тысяча шестьсот человек плюс царский двор какой-никакой. Хоть и считался двор на походном положении, но несколько сотен человек все равно набиралось. Да еще опричники, получившие от царя поместья и жившие в них. Эти тоже частенько наезжали в немалых количествах и жили в слободе по несколько дней. Торговцы, торгующие вразнос, скоморохи и крестьяне, привозящие свою продукцию на продажу, околачивались в слободе регулярно, но вероятность маскировки рыбасоидов среди людей столь низкого звания рассматривалась Валентином как нулевая. Не то пришлось бы еще не одну сотню человек просматривать.

С просмотром рядовых опричников Валентину здорово помог дон Альба. Царевич Иван, памятуя о параде, устроенном в его честь, пристал к своему новому другу с требованием обучить сему искусству его опричную дружину. Валентину это было только на руку. Теперь дон Альба не меньше двух часов в день занимался с личным составом, свободным от караулов и нарядов, строевой подготовкой. Поначалу он и сам был недоволен этим своим новым заданием, совершенно не понимая, зачем воину нужна эта шагистика. Но Валентин убедил его в полезности данного занятия, доказывая, что, чем больше сил оставят опричники на плацу, тем меньше у них останется на всякие пакости. Благодаря же этим занятиям Валентин получил возможность внимательно разглядывать физиономии царских дружинников.

Но кроме задачи поиска Рыбаса и рыбасоидов существовала официальная цель, собравшая воедино их команду, – перетянуть царевича на сторону земщины и таким образом покончить с разделением Русской земли, неизбежно ведущим к гражданской войне. И для достижения этой цели Валентин велел каждому по мере возможности вживаться в обстановку, знакомиться с людьми, заводить как можно больше приятельских отношений.

Так уж получилось само собой, что на первом же пиру все они были приняты в опричное братство. Вроде бы никто и не объявлял об этом, и процедуры инициации никакой не проводилось, но прислал им царевич Иван в дар монашеские рясы, тем самым уравняв земских посланцев со своими, опричными. И Ероха с Силкой таким положением охотно и умело пользовались. Заведя множество знакомств среди рядовых опричников, они уже и службу чуть ли не на равных с ними несли. Во всяком случае, какой бы отряд ни отправлялся за пределы слободы, Силка и Ероха были в его составе. И главным для них в такой поездке было даже не столько помешать опричным набезобразничать и напаскудничать, сколько следить и выявлять любую странность.

У дона Альбы с наведением мостов дружбы и приязни дела обстояли посложнее. Испанца, ежедневно гонявшего их по плацу, рядовые опричники дружно возненавидели. Так что отправиться вместе с ними куда-нибудь за пределы слободы дону Альбе и в голову не могло прийти. При первом же удобном случае любой из опричных наверняка с удовольствием всадил бы ему пулю в спину. А тут еще и Валентин подсыпал перчику в эти непростые отношения. Заручившись согласием царевича Ивана (без зуботычин, мол, не выучить воина настоящему строевому шагу), Валентин разрешил испанцу пользоваться в процессе обучения и кулаком, и палкой. Валентину было необходимо увидеть реакцию обучаемых на боль (памятуя о том, что у рыбасоидов существенно, по сравнению с людьми, занижен болевой порог), но дона Альбу, однако, излишне увлек сам процесс.

Особенно доставалось двум немцам: Краузе и Штадену. Валентин в конце концов не выдержал, сделав испанцу выговор:

– Дон Альба, я тебя просил бить каждый раз разных, чтобы я мог увидеть их реакцию. Мне это для дела нужно. А ты колотишь этих несчастных немцев беспрестанно!

– А что я могу сделать, – оправдывался испанец, – если они самые тупые и ленивые.

Так это было на самом деле или нет, Валентин не знал. Скорее всего, у дона Альбы на немцев вырос огромный зуб с тех самых пор, когда он в Германии сражался с еретиками.

Царевич Иван с удовольствием наблюдал вместе с Валентином за процессом обучения своих воинов. Иногда поглядеть на диковинное зрелище подходили и представители старшего поколения: Никита Романович и Басманов-старший.

– Чудно́! – обычно восклицал Никита Романович. – И бестолково! Зачем это воину?

Но старый вояка Басманов с ним не соглашался:

– Не скажи, Никита Романович. Неглупо задумано. И красота… – Как истинный генерал, Басманов не мог не оценить эстетики парадного строя. – И польза для дела. Воины сплачиваются, научаются чувствовать плечо друг друга. На поле боя не требуется ходить с одной ноги, но многое приходится делать одновременно. Так что выучка эта даром не пропадет.

– А по-моему, глупость это, – ворчал Никита Романович. – Эй, Михайла, это где же такое удумали?

– В испанском войске, – уверенно соврал Валентин и кивнул на дона Альбу. – Мой испанский друг говорит, что испанцы, как выучились парадному строю, так стали бить всех подряд. Легко…

Вообще-то взаимоотношения с Никитой Романовичем, которого Валентин заранее внес в список главных врагов, неожиданно сложились как нельзя лучше. Первая их более-менее основательная беседа, если и не заставившая Валентина вычеркнуть Никиту Романовича из вышеупомянутого списка, но уж во всяком случае поколебавшая его уверенность в патологической зловредности царского дядьки, состоялась на следующий день по приезде. Валентин столкнулся с ним в одном из коридоров дворца, когда возвращался к себе в комнату после заутрени, дисциплинированно выстоянной им вместе с «братьями-монахами». Нормальные люди в это время только просыпались, а братья, отстояв службу, вновь отправлялись дрыхнуть.

– А-а, Михайла, и тебя уже в рясу обрядили… – заметил Никита Романович, столкнувшись в коридоре с Валентином чуть ли не нос к носу.

– Доброе утро, ваше сиятельство, – поздоровался Валентин.

– Доброе, доброе… – Боярин Юрьев-Захарьин, видимо, неплохо выспался прошедшей ночью, а с утра никто не успел вывести его из душевного равновесия, поэтому настроен он был весьма благодушно. – Как тебе царский пир глянулся?

Судя по этому вопросу, Никите Романовичу еще не успели доложить обо всех обстоятельствах вчерашнего застолья.

– Глянулся, – скромно, чуть ли не потупив глаза долу, ответил Валентин. – Все, что ни исходит от царской власти, для русского человека есть благо. Ибо для русского человека царь всегда есть светоч и надежда.

Никита Романович коротко хохотнул.

– Эка ты завернул… Ты, Михайла, случаем, на попа не учился?

– Не-а…

– Многим земским царский пир совсем не по нраву пришелся.

– Мне же все понравилось. Великий государь меня чашей своей жаловал…

– Ведерной?

– Не-а… – Валентин изобразил руками размер кубка. – Обычной…

– Ну, знать, понравился ты ему. Да если бы не понравился, рясу эту скоморошью в дар тебе не прислал бы. Мальчишки… Балуются еще… Тебе-то, Михайла, который год?

– Мне? Девятнадцать, двадцатый уже.

– Что ж… Возраст серьезный, в разум, похоже, вошел. Да и подарки такие занятные Ивану привез. Немудрено, что он к тебе потянулся. Пойдем, я тебе тронную палату покажу. Хочешь?