Книга Я+Я, или Крещенские гадания - Лада Лузина

Эта сцена казалась столь восхитительной и оторванной от моей жизни, что я даже не сразу узнала их. И лишь приглядевшись, с изумлением поняла: эта женщина - я, а мужчина - Валерка.

- Насмотрелись? - Иванна подцепила клубок и изображение исчезло.

- Неужели это будет? - возбужденно воскликнула я. - Неужели такое может быть со мной?

Карамазова скривилась и нехотя подтвердила.

- Если произнесете заклятье...

- Скажите мне его! За любые деньги!

Ради того, чтобы увиденная мною сцена стала явью, я была готова выплачивать Таньке долг хоть всю оставшуюся жизнь!

- Вам понравилось? Любите самоутверждаться за счет других? неодобрительно резюмировала ведьма и вздохнула: - Ладно. Во всяком случае, ничего страшного вам вроде не угрожает. - В ее словах слышалось сомнение. Запомните, после того, как вы скажете известную вам часть заклятия, нужно повторить ее еще раз с точностью до наоборот.

- Я это ты ибо... - начала я.

- Нет. Навыворот. Я отэ ыт оби...

- Я поняла. Для этого, - я беспокойно поежилась, вспоминая болезненность ритуала, - придется повторить все сначала?

Впрочем, ради того, чтобы увиденная мною сцена стала явью, я была готова исполосовать себя ножом с головы до пят!

- Нет, - скорбно возразила колдунья, - достаточно подойти к зеркалу в двенадцать, положить на стекло ладони и произнести заклинание целиком.

Она насупилась и замолчала, явно недовольная собой и своими советами.

- Сколько мы вам должны? - подвела итог встречи Таня, с деловым видом доставая из сумки кошелек.

Но даже тут ей не удалось покрасоваться всласть.

- Нисколько, - неприязненно отмахнулась ведьма. - Я не смогла вам помочь. Вы пришли слишком поздно. А тот, кто придумал завязку этой истории, редко завершает свои труды хэппи-эндами.

Глава третья: Отражение в зеркале

Белое потное тело билось на горячих скомканных простынях. Темнота сжирала реальность, обгладывала все наносное - позы, привычки, индивидуальность. Освобождая яростно нутро - похоть - вечный инстинкт совокупления. Пошлое, презрительное слово было сейчас огромным и великим, как храм. Не было "Я" - существовало лишь "Мы" - цельное, сильное, единое. У него не могло быть конфликтов, раздоров, сор. Одно желание и одна плоть, змеящаяся, многорукая, неделимая. Его руки, расплющивающие мою грудь, были моими руками, мои ноги, обвивающие петлей его спину - частью его плоти, губы перемешались во рту. Близость - презрительное, официальное слово! - стала пронзительной, пронзающей, когда двое влипают, врастают друг в друга, и нерушимая твердь кожи, очерчивающая границы "Я", вдруг разрывается, как вода с плеском заглатывающая тебя в свои глубины. И ты захлебываешься ее, вбираешь ее податливое естество огромными пульсирующими глотками. И вода становится тобой, а ты - водой.

Тело закричало, выгнулось и обмякло, медленно распавшись на две половинки - меня и Валерия. Они лежали на кровати, чувствуя, что безвременье тает, обретая день, час, место. Зная: сейчас великое "Мы" рухнет, как карточный домик, расчленившись на два противоборствующих "Я" и предчувствуя болезненность этого разрыва.

Его рука потянулась к бра - зажегся свет. Мир снова стал реальным и ограниченным. Я выпрямилась на подушке, пошарила в поисках сигарет, нашла пачку.

- Не кури, - приказал Валера.

- Но ты же знаешь, я люблю курить после этого... - просительно начала я.

- А ты знаешь, что я не люблю, когда ты куришь, - отрезал он. -Лучше принеси мне выпить.

Я обиделась.

- Встань и принеси, я тебе не прислуга.

- Ладно, уже поздно, мне пора домой.

- Ты не останешься?

- Не могу.

- Не могу или не хочу?

- Не могу.

- Тот, кто хочет, всегда найдет возможность, кто не хочет - отмазку, Я демонстративно закурила.

- Хорошо: я не хочу. Ты уже испортила мне настроение.

Валера встал с кровати, брезгливо, по-кошачьи отряхнулся и полез в штаны.

- Останься, пожалуйста... - Я растерянно вертела в руках пачку "Примы". - Ты же знаешь, я не люблю, когда ты уходишь сразу после этого...

- А я считаю, самое разумное, что я могу сделать - сбегать сразу после секса. Мы никогда не сможем жить вместе, - добавил он убежденно.

- Почему?

- Мы слишком похожи, оба властные и упрямые. Каждый хочет, что бы все было только так, как он хочет. А единственное желание, в котором мы сходимся, мы уже удовлетворили. Можешь меня не провожать. Пока.

Он вышел из комнаты. Я не остановила его. Просто не нашлась что сказать, ошеломленная его, первым за историю наших отношений, косвенным признанием своей вины - его и моей.

"Каждый хочет, что бы все было только так, как он хочет... Мы властные и упрямые". Мы, значит, он и я.

Но я не могла нащупать в себе причин для подобного упрека. Я не понимала его, как не поняла вчера и Таньку, заявившую мне практически тоже самое. Оба они говорили о каком-то другом человеке: цельном, сильном, уверенном в себе. В то время как я была лишь не сформулированным нечто, неспособным четко определить ни одного своего качества, ни одного принципа. Когда я пыталась вспомнить свое лицо, перед глазами возникало безликая унылая масса - светлый овал без единой характерной черты и особой приметы. И моя дурная привычка напряженно глядеться в зеркала объяснялась чем угодно, кроме самолюбования. Скорее всего, я надеялась, что в конце концов все-таки разгляжу там себя, пойму, какая я, убежусь, что я существую!

Или я верила, что существую, только когда смотрелась в зеркало?

И еще, когда рядом был Валерка.

Я слышала, как он закрыл замок. Дверь всхлипнула. Стало тихо.

Быть может, не нужно было курить и следовало принести ему рюмку коньяка? Да мне и не трудно было сделать то и другое. Но я знала: стоит раз принять его диктат, завтра я уже и сама не поверю, что имею законное право курить в собственной постели и начну услужливо скакать вокруг любимого с тряпками и подносами.

То, что они хором величали моим упрямством: было только унизительной самозащитой. Страхом, что, уступив, я буду подавлена окончательно, окончательно превращусь в ничто!

Но то же самое сказала вчера Танька про Валеру. "Он боится, что, уступив тебе хоть на пядь, тут же окажется порабощенным. Боится потерять себя... "

Если так, мы сходны лишь в одном. Оба мечтаем, чтобы другой был исключительно отражением, с готовностью повторяющим наши слова и движения, истины и законы. Как в сказке Пушкина, где царица заглядывала в зеркало, чтобы услышать озвучку собственного мнения: "Ты на свете всех милее, всех румяней и белее... " И с ненавистью швыряла зеркальце под лавку, когда оно начинало расхваливать другую царевну.