Книга Кошачьи - Акиф Пиринчи

Я часто имел возможность наблюдать несчастные случаи и их последствия. Как правило, жертвы делятся на три категории. До девяноста девяти процентов умирают прямо на месте и не оставляют потомству ничего, кроме неприятной и тяжелой картины себя самого на асфальте. Жертвы столкновений второго сорта отделываются синяками и посвящаются почти неделю в тайны сотрясения мозга, пока они не восстановятся, чтобы полностью пересмотреть свои взгляды на прогресс и технику. Хуже всех дела обстоят у третьей группы. Этим приходится в будущем мучиться с удручающими телесными переломами и еще более удручающими психическими увечьями, которые, как правило, ведут к смерти. Во всех случаях победителями выходят ветеринары и любители собак; последние, потому что получают новую возможность выдать свои циничные замечания о нашем уровне интеллекта. Но что за несчастный случай должен произойти, чтобы лишить одного глаза, отрезать подчистую хвост и покалечить правую переднюю лапу?

Чтобы себе это представить, явно требовалась фантазия изощренного сценариста приключенческих фильмов. Но у моей фантазии есть крылья, и, конечно, я смог вообразить себе нечто другое, что с большим удовольствием предпочел бы не представлять. А именно: увечья Синей Бороды являлись вовсе не следствием дорожно-транспортного происшествия, а делом рук садиста, до мозга костей безумного консервного ножа. Против этого можно было бы опять же возразить, что садисты только в самых редких случаях обладают хирургическими навыками и скорее склонны к тому, чтобы мучить объекты своего безумия абсолютно бесчеловечно.

Короче говоря, как я ни старался найти логическое объяснение состоянию Синей Бороды, но все же никак не мог прийти к очевидному выводу. Само собой разумеется, я бы мог спросить его напрямик, но думаю, что уже порядком изучил уклончивую манеру своего нового знакомца, чтобы понимать: он вряд ли даст толковый ответ. Я знал — пройдет еще какое-то время, прежде чем буду посвящен в историю его увечья.

Между тем мы уже довольно удалились от дома, так что он скрылся за стенами и деревьями. Мы находились теперь в самом центре нашего района, что заставляло, следует признаться, меня трусить, потому что я отлично знал, как бесцеремонно обойдутся мои сотоварищи с чужаком на своей территории. Будто сбежавший из каторжной тюрьмы заключенный, я озирался по сторонам, напрягаясь в ожидании заметить коллегу, который при одном только виде моей скромной особы превратится в сущего психопата. Тем не менее наряду с этим я подмечал и запоминал топографию всей округи, исходя из того, что отныне она станет и моей вотчиной.

При этом моим параноидально вертящимся во все стороны глазам приходилось заглядывать в задние окна старых домов. Это была все та же песня чувств, которые возникали при виде окон, горящих теплым желтым светом в лучах заката; светлые прямоугольники в сумерках, казалось, освещали весь чертовски святой мир своей надежностью, уверенностью, любовью. Можно было реально представить себе, как собралась вся семья вокруг грубого дубового стола за ужином, как дети орут друг на друга, отец отпускает непристойные шутки, а мать призывает его не сыпать такими замечаниями в присутствии детей, и кто-то — ах да, и кто-то внизу ждет под столом лакомых кусочков, которые кто-нибудь из семьи, а скорее всего и все члены семьи, тайком время от времени кидают вниз. Рождество было за этими окнами в вечерней заре, Рождество навсегда!

Естественно, во мне говорило злое, сморщенное существо, которое постоянно нашептывало моему сознанию, когда я слишком уж сибаритствовал, что в действительности никакого Рождества не было. За этими окнами вокруг столов сидели все время те же самые дурацкие люди с их идиотскими представлениями о жизни и самой своей идиотской жизнью. Все та же песня… Какие-нибудь скучные семейные драмы; кто-то кому-то изменил, кто-то только что благополучно развелся; какие-то изнасилованные дети; какие-то язвы, нарывы, о чудесном исцелении которых сообщит кому-то всем сочувствующий дядюшка доктор, вот только придут результаты анализа из лаборатории; какие-то безнадежные неудачники с алкогольной зависимостью; какие-то вечные одиночки, какие-то жалкие попытки самоубийства, которые большей частью не доводятся до конца; какие-то жалобы и стоны о бездарно прожитой жизни; какой-то истерический хохот над пошлыми шутками пошлого актера, выступающего по телевизору; какая-то глупость, бессмыслица, чушь… За окнами никогда не шел фильм Франка Капра, а всегда одинаково убогий рекламный ролик, который призывал жить дальше, не называя для этого ни одной уважительной причины.

Вдруг я увидел зверя за огромным, будто заимствованным у собора чердачным окном. Признаю, это звучит гротескно, когда я использую слово «зверь» для обозначения моего вида. Но я с первого же взгляда понял, что замечательное существо у окна одного из этих до неузнаваемости отреставрированных старинных домов лишь отдаленно имело нечто общее со мне подобными. Оно было еще очень юным — почти дитя, — поэтому еще не проявились отчетливо доминирующие признаки. Дилетант мог бы признать его безоговорочно за одного из нашей всеми любимой команды, вероятно, это сделали и люди, которые его приютили. У зверя была светлая, песочного цвета шкурка и малюсенькие прижатые ушки. Голова была очень круглой, форма тела невероятно коренастой. Но восхитительнее всего были глаза. Как два горящих солнца, они светились в темноте и, казалось, ждали чего-то совершенно определенного. Пушистый хвост стучал по оконному стеклу непрерывно, но в остальном существо было неподвижно как статуя. Потом зажегся свет в комнате, из которой оно спокойно рассматривало нас издалека. Животное спрыгнуло с подоконника вниз и исчезло.

Я до того поддался чарам этой встречи, что сжался от ужаса, когда на стене перед нами внезапно появились два главных идиота, с которыми мне еще не раз предстояло помучиться.

Они были типичными представителями тех отвратительных существ, подстерегающих свою жертву за углом, которые считали своей миссией постоянно надоедать невинным людям, где только можно подымать хай и тут же ввязываться в кровавую потасовку, если она только была направлена против слабых. Большая часть их интеллекта, насколько они таковым располагали, была, вероятно, все время озадачена единственным вопросом: кому бы отравить жизнь своей персоной или как навредить окружающим другим способом. Два неудачных эксперимента селекции восточной короткошерстной породы с крысиными рожами, хитро заглядывающих в душу, чей конек заключался в том, чтобы подтаскивать из чужих горшков сало и с наслаждением гадить на дорогих коврах. Тру́сы и психопаты, один отвратительнее другого. Излишне любопытный из обоих черных братьев так косил глазами, что, похоже, видел происходящее в мире в радиусе ста восьмидесяти градусов. Выразительная наследственная ошибка, которая больше говорила о характере, чем любое научное исследование. Другой идиот выставил напоказ идиотскую кривую ухмылку, которой, пожалуй, следовало демонстрировать характер юмора, на который тот был способен.

Они стояли на стене напротив нас, преграждая путь. Чего ждать от больной курицы? Квадратное яйцо! И уродцы немедленно перешли в наступление. Уставились на нас в упор и издали атакующие звуки. Их уши торчали как свечи, зрачки сузились еще больше, хвосты били часто по тонким, как печные трубы, вытянутым телам.