Книга Дневник Саши Кашеваровой - Марьяна Романова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Красивая – только когда происходит не с тобой. Я ушла, конечно. Под столом позвонила себе с одного мобильника на другой и соврала, что форс-мажор и надо убегать. Хотя мужик по-настоящему классный был. Лучше бы молчал, честное слово.
– А я его в чем-то понимаю, – помолчав, сказала я.
– Кашеварова, не пугай меня. Или этот Олег – вампир, ночью он тебя укусил, и сначала ты будешь какое-то время нести задумчивую инфернальную чушь, а потом набросишься на меня и обескровишь?
– За остроумие тебе два балла из пяти… Нет, просто романтика увядания – это так грустно и так понятно… Я за это люблю нестабильные времена года. Раннюю осень. Когда понятно, что уже не лето, но еще тепло. И еще носишь босоножки, но уже давишь ими сухие листья. И уже вечером кутаешься в шерсть, но в полдень еще полная иллюзия августа. И когда ловишь такой момент, вдруг понимаешь, как все вокруг ненадежно и хрупко… А те несколько часов, когда тело после смерти все еще выглядит красиво, – это же еще более печально и волнующе. Кожа такая бледная, прозрачная, но на ней еще нет фиолетовых пятен. Руки сложены так умиротворенно, но на самом деле они уже твердые, как у статуи. Ресницы даже, кажется, дрожат, но на самом деле это просто сквозняк. Апофеоз торжественной красоты.
– Кашеварова, мне из-за тебя расхотелось есть рыбные рулетики, – Лера со вздохом отодвинула бумажную тарелку. – Ты-то откуда набралась этой ереси.
– Просто однажды была на похоронах молодой женщины. И на всю жизнь запомнила, какой она была красивой, когда лежала в гробу.
Лера помолчала, уставившись в окно. Мне стало ее немного жаль. Сама я часто почитываю то
Бодлера, то Кастанеду, то Ялома. Неспешные размышления об инстинктах Эроса и Танатоса – мой излюбленный жанр осеннего одиночества. К тому же я веду дневник. Давно заметила, что склонные к письменной рефлексии думают о смерти чаще остальных. Лера же совсем другая – она даже при просмотре ужастиков до сих пор зажмуривается, когда на экране появляется главный монстр. Никогда не забуду, как мы с ней смотрели японский «Звонок» в кинотеатре, – когда Садо выползла из телевизора, Лера вскочила с места и завизжала в такой тональности, что ближайшие к нам десять рядов наверняка поседели и всю оставшуюся жизнь обходили кинотеатры стороной.
– Давай лучше возьмем горячий шоколад, и я расскажу тебе об Олеге, – предложила я.
– А что о нем рассказывать, – пожала плечами Лера. – Я и так знаю, что он не позвонил с утра. И хоть ты этого не ждала, но тебе немножечко обидно, потому что секс был классным. Ты проснулась с улыбкой и улыбалась часов до десяти, когда стало ясно наверняка, что доброго утра желать он тебе не намерен.
– Это такая месть за красивых мертвецов, да? – возмутилась я.
– Всего лишь правда жизни, – на ее лице расцвела улыбка фокусника. – И сейчас ты скажешь, что тебе все равно, потому что это был идеальный секс на одну ночь.
– Конечно, скажу, потому что так и есть на самом деле.
– С одной стороны, да. Но с другой – тебе хотелось бы, чтобы он набрал твой номер.
Уже много лет Лера – мой лучший друг, настоящий товарищ и почти сестра, но бывают минуты, когда я ее ненавижу каждой клеточкой своего существа. Вот как сейчас.
– И в ближайшие три-четыре дня, если он так и не позвонит, ты будешь пить много вина, или чего ты там пьешь по вечерам в одиночестве, и писать плохие стихи, пачками.
Мне было нечего ей ответить, поэтому я со вздохом промямлила: «Ну не такие уж они и плохие», прекрасно понимая, насколько жалко это звучит.
Олег так и не позвонил. Но, признаться, я и думать о нем забыла. Просто написалось вдруг:
Я чувствую себя как полубог,
Беременный ярчайшей чистотой,
Такой великий, грозный и пустой,
Уткнувшийся затылком в потолок.
Опять курю, не спится. Ранний март.
Вдали вздыхает тихо старый порт,
И города бессмысленный аккорд
Берет невидимый бездарный бард.
Блюзуют полуночные коты,
Мой нимб как ямб – прекрасен в простоте.
Меня желали, жрали – да не те,
Молились – к сожалению, не ты.
И тусклость ламп, и пыльный суккулент,
И стопка книг: Бодлер, Бердяев, Кант,
Луны старинный проклятый брильянт,
И неба темный порванный брезент.
Открой окно, простись и улетай.
Ты – бог, так тих и глух, зато велик.
…Останутся важнейшей из улик
Окурки в банке с надписью «Минтай».
На самом деле, я прекрасно знаю, откуда растут ноги у всех моих проблем с мужиками.
Дело в том, что меня всегда настораживали положительные люди. Знак «плюс» для меня является чем-то вроде предупреждающего красного пятна на хвосте: не подходи, это существо с большой вероятностью ядовито! Не знаю почему. Но как только в радиусе появляется человек ровный, добрый, спокойный, непьющий – у которого на лбу написано, что он ни разу в жизни не забыл почистить зубы на ночь, что он любит горячий суп и домашние ватрушки, что его никогда не тошнило от передозировки высокоградусным, что есть вероятность его полной деморализации словом «бля», – так вот, когда такие люди появляются, я становлюсь похожа на морского ежа. То есть не нападаю, конечно, просто апатично валяюсь на дне, но если прикоснуться ко мне пяткой, то иглы станут лучшим отпускным воспоминанием.
Зато если вдруг выясняется, что человек этот – истеричка, или на прошлой неделе нажрался в лоскуты и ходил по Мясницкой в женских трусах поверх заляпанных пиццей джинсов, что у него на спине вытатуирован портрет мистера Бина, что в полнолуние он пьет кровь девственниц, а три года назад переплыл Тихий океан в баке для приготовления маринада, – вот тут-то я и расплываюсь в улыбке: мол, Семен Семенович, ура, в тебе есть что-то человеческое!
Наверное, у меня сбиты ориентиры.
Наверное, именно поэтому вокруг меня полно невротиков, алкоголиков, неадекватов, а тихих положительных людей – почти нет вообще.
И поэтому мужчины не звонят мне после сногсшибательного секса. Боятся, что я утяну их в дурдом.
Зарегистрировалась на секс-форуме – скорее, от скуки, нежели в жажде разврата. Мне вообще иногда кажется, что с возрастом я перестала верить в категорию Разврата. В того самого бодлеровского «падшего духа с желтым блеском зрачков», который, снизойдя до моей постели, растерзает меня в клочья, заставит забыть имя свое, растворит все то, что я привыкла называть собою. «Мне дорог этот дьявольский притон, Среди воров, блудниц смогу я насладиться Блаженствами, каких профан лишен». Все как-то упростилось, свелось к примитивной технике.
Может быть, у меня просто изменился гормональный фон – я стала спокойнее и больше не путаю любовь с желанием вознести к потолку сдавленное «аххх». В двадцать пять я с полупинка влюблялась в тех, для кого поиск клитора не является квестом, сопровождаемым раздраженным «на пару сантиметров повыше, пожалуйста… нет-нет, левее». Теперь же…
