Книга Схимники. Четвертое поколение - Сергей Дорош

Я часто бывал в его городе. Селение посреди пустыни, ставшее чем-то вроде столицы кочевников-бедуинов. Пустыня защищала его от вражеских армий гораздо лучше, чем невысокая стена, и небольшой гарнизон – армия эмира. Кхсар Фэй ар-Румал – кажется, так называли его. Помнится, с одного из пустынных диалектов это переводилось как Затерянный в песках. Ну а купцы с запада говорили просто Ксар. Через него шла вся торговля с заведеями. Она-то и стала основой богатств эмира. А в услужение последнему поступил мой кузен Палач.

Каждый раз, когда мне приходилось сопровождать караван в Ксар, мы встречались в одном и том же караван-сарае. Я делился с ним новостями, он со мной – раздумьями. Если Караванщик был бедуином, то Палач – урожденным горожанином. Наши беседы были похожи, и я наслаждался этим. Он был для меня островком постоянства в бурлящем мире. Плеск воды, игра лучей солнца в струях фонтана, мягкие подушки, яркие ковры с геометрическим узором, низкий столик, коньяк и бастурма. Он очень любит коньяк.

Теперь уже любил. Я ни разу не затронул в разговоре выбранного им пути. В нашу последнюю встречу он сам заговорил об этом.

– Ты осуждаешь меня, Искатель? – спросил Палач, когда хрустальный кувшин с его любимым напитком показал дно и на серебряном блюде оставалось всего две полоски бастурмы.

Я не ответил, лишь поднял голову и наткнулся на добрый и печальный взгляд его больших глаз.

– Я никого не осуждаю, – был мой ответ. – Просто есть те пути, на которых я мог бы себя представить, и те, на которых представить не могу. Ты сделал выбор, Палач. Не знаю, что подвело тебя к нему, но, сидя здесь, в этом городе, ты растешь. Твое понимание углубляется, твои идеи все время новы, твои размышления – не замкнутый круг, а весьма извилистый лабиринт. Значит, ты растешь, и этот выбор был для тебя правильным.

– А для тебя?

– У каждого он свой. Ты – единственный из нас, насколько я знаю, кто отбирает жизни. Но небо не обрушилось на землю, ты не превратился в безумца или бессердечного истукана. Я не понимаю тебя, но в этом мире много того, что недоступно моему пониманию. Разве я должен все это осуждать?

– Ты стал мне очень близок, о мой кузен, ближе моих братьев. Только с тобой я могу быть откровенным. И хочу, чтобы ты попытался меня понять. Хочу рассказать тебе.

– Не надо, – попробовал я остановить его.

– Ты откажешь мне в этой малости?

Я тяжело вздохнул, вылил несколько капель, оставшихся на дне кувшина, прямо в рот, отправил следом закуску, покачал головой:

– Это твой выбор, Палач.

Я очень редко называл его по прозвищу. Мне казалось, этим я упрекаю его в чем-то, хотя какой здесь упрек? Лишь факты, и от них никуда не денешься.

– Ты сам выбрал, как употребить то, чему учил тебя наставник, сам выбрал, где искать пищи для ума и чем добывать пищу для плоти, и сейчас сам выбираешь, что рассказывать мне, а чего – нет. Не вини меня в последствиях.

– Ты их боишься? – тихо прошептал он.

– До сих пор в мире было очень немного вещей, способных меня напугать. Нет, дружище, я не боюсь. Главное – чтобы не боялся ты.

– Мало ли что может случиться, – развел он руками, длинными мускулистыми руками с широкими ладонями. – Пусть хоть кто-то знает. Вы ведь ни разу у меня не спрашивали. Ни ты, ни Караванщик, ни мой брат Ловец. А Акын – тот вообще перестал меня навещать, как только узнал, чем занимаюсь. С другими же я не общаюсь.

– Вижу, тебе это сейчас действительно нужно, потому рассказывай, – сдался я.

– Знаешь, Искатель, мой отец был казнен. Его оклеветали, – начал Палач поспешно, словно боясь, что я передумаю. – Он тяжело умирал. Палач не сумел отрубить ему голову первым ударом. Дрянной был палач, прямо скажу. Нет, ты не подумай, наставник избавил меня от призраков раннего детства. Я думал, все они надежно похоронены и забыты. А вот поди ж ты, когда наделяли нас прозвищами, мне досталось именно это – Палач. Учитель еще тогда головой покачал так печально. Но ты ведь знаешь, наши прозвища не всегда можно толковать прямо.

– Знаю, дружище, – подтвердил я. – А также знаю, что рано или поздно каждое из них оправдает себя.

– Я вернулся в родной город, – продолжил он. – Не знал, чем заняться. И вдруг узнал, что племянник мой тоже готовится взойти на плаху. Тогда правил отец нынешнего эмира, суровый старикан, которому за каждым неосторожным словом мнилась измена. И я не мог ни на что повлиять. Мне дозволили только поговорить с ним. Каждый из нас способен вызвать человека на откровенность. Ты – лучше, я – хуже, и все-таки это мы умеем. Он был невиновен. И я не мог ему помочь. А может быть, испугался. Я ведь только вернулся, еще не знал пределов своих способностей. Боялся, что кто-то догадается, кто я такой. Все, что смог сделать для сына моего брата, – это вызваться быть его палачом. Ты ведь знаешь, с нашими знаниями и умениями мы можем отсечь голову так, что казнимый не почувствует даже мгновенной боли. Просто голова отделится от тела, и смерть придет как внезапный сон.

– Знаю, дружище.

– Вот тогда я и решил, что в нашем городе больше не будут казнить невиновных. Поступил на службу к эмиру. Конечно, мне это было несложно. Мы ведь знаем человеческое тело в совершенстве. Мы знаем, как причинить невыносимую боль и как избежать любой боли. Если разобраться, любой из нас – идеальный палач. Ты же знаешь это.

– Знаю, дружище.

– Старый эмир разбушевался. В те дни в застенки попали многие. Я старался успеть к каждому. Никто не догадывался, что настоящий допрос происходил накануне официального. Я беседовал с ними, просто садился напротив и беседовал. И они с готовностью выкладывали то, что готовы были унести с собой в могилу, не сказав даже под пытками. Ты же знаешь, это несложно.

– Знаю, дружище.

– А на следующий день, в зависимости от того, что я услышал накануне, человек либо сознавался под пытками, либо удивлялся, почему, несмотря на кровь и страшные раны, не чувствует никакой боли. Конечно, для меня было по силам как первое, так и второе. Ты же знаешь.

– Знаю, дружище. Меня удивляет – неужели те, кто присутствовал при допросе, не замечали, что человеку не больно?

– О, Искатель, они кричали. Кричали от страха больше, чем кричали бы от боли. Я объяснял им все накануне. Я не делал тайн из их судьбы. И те, кого я заставлял сознаваться, проклинали меня, а те, кого спасал, понимали: покажи они, что им не больно, – пытать будут уже по-настоящему. Ты же знаешь, мы можем быть убедительными.

– Знаю, дружище.

– Тот, кто заслуживал мук, получал их. Кто был обвинен несправедливо, благополучно спасался. Я сам врачевал их раны. Ты же знаешь, для таких, как мы, лекарское ремесло – это просто.

– Знаю, дружище.

– Ты осуждаешь меня? – спросил он, и во взгляде его страх смешался с надеждой.

– Я не сужу никого. Ты делал только то, что считал правильным. Те, кого ты спас, наверняка благословляют твое имя.