Книга Мясо - Джозеф Д'Лейси

Иногда сосок затвердевал и трескался как запекшаяся грязь. Тогда выделению крови и гноя уже ничто не мешало. Если доходило до этого, большинству дойных коров давали день-другой передышки, поскольку инфекция задерживала ток молока. Для коров это был шанс излечиться, если такова была судьба. Некоторым удавалось. Большинству — нет.

Магнусу дешевле было пустить больных коров на мясо, чем лечить их от инфекции. Дойные коровы, у которых мастит перерастал в лихорадку, отправлялись на бойню, и мясо их шло на фарш для котлет и сосисок. В конце концов всех молочных коров ожидала эта участь, но тем, которым посчастливилось избавиться от болезни, предстояло послужить еще несколько лет, прежде чем оказаться перед дулом пистолета.

Ричард Шанти смотрел, как грузовики с рычанием отъезжают от цеха упаковки.

То, что когда-то было живым, священным, теперь должно было стать питанием для тысяч горожан. Полутуши, четвертины, оковалки везли на дальнейшую переработку. Бескровный розовый филей, отруба для бифштексов, отбивных, ребрышки и лопатки везли мясникам, которые укладывали их в лотки застекленных витрин. Пакеты с фаршем, субпродуктами и обрезками отправлялись в пекарни для приготовления начинки пирогов. В этом мясе уже не было ни души, ни индивидуальности. Шанти давно решил для себя, что святость плоти умирает вместе с ее обладателем.

«Куда же она уходит? — задавался он вопросом. — Ясно, что не с мясом в грузовиках. И не на столы горожан».

Время от времени его посещали мысли о том, что он и сам состоит из той же плоти, что и они, жертвы, и тогда отвращение к тому, чем он занимался изо дня в день, все глубже проникало в его сознание, оседало в лабиринтах разума. Как могло насилие приобрести такой размах? В эти редкие мгновения прозрения он понимал, какая роль ему отведена в этом страшном спектакле и как тяжелы его деяния в сравнении с той малой пользой, что они приносят.

В такие дни он клал в свой рюкзак дополнительный груз.

Гревил Снайп жил работой. И это беспокоило его маму.

— У меня нет ни друзей, ни хобби, ни пороков, — часто хвастался он перед Идой Снайп, украдкой подсовывая ей несколько серебряных монет и оставляя бесплатный двухлитровый пакет молока. Он навещал мать раз в неделю, по воскресеньям, заезжая к ней на чай, и всегда привозил с собой «плоды своего труда», чтобы ее порадовать.

— Тебе бы надо обустроить свою жизнь, — говорила она сыну, комкая в скрюченных дрожащих пальцах засаленный носовой платок; лицо ее при этом было озабоченным.

— Моя жизнь обустроена как нельзя лучше, — говорил он, раздражаясь оттого, что, сколько бы добра он ни привозил, в ответ получал лишь упреки. — У меня достойная работа, много денег. У меня отменное здоровье. — В отличие от тебя, всегда хотелось ему добавить. — И я рад тому, что имею.

Ида знала, что ее сын работает на износ.

— Я горжусь тобой, — произносила она со слезами на глазах. — Ты всегда был хорошим мальчиком. Заботливым. — Но кто будет заботиться о нем? — думала она. У него ведь не было времени, чтобы найти хорошую женщину. А мужчина нуждался в уходе. Она это знала, потому что прожила жизнь с отцом Гревила, Эндертоном Снайпом.

— Тебе бы подошла какая-нибудь бедная девушка из северного квартала. Тихая, послушная. Я слышала, они хорошо готовят. И в доме у них порядок, я знаю. — Она вздохнула еле слышно, но он уловил грустные нотки в этом вздохе. — Я ничего не имею против бедных, Гревил. Просто помни об этом.

Гревилу, навещавшему мать каждую неделю, при всем желании трудно было бы забыть об ее классовой терпимости. Он пообещал, что заедет в северный квартал и присмотрит кого-нибудь.

Были вещи, которые мать не понимала. А он не имел права открыть ей правду.

Гревил Снайп жил, чтобы работать. Его мама обеспокоилась бы еще больше, если бы знала почему.

Число Избранных было велико, больше десяти тысяч. Но оно менялось — в зависимости от запросов города, да и от болезней, которые время от времени косили поголовье.

В теплую погоду стада паслись на полях, что тянулись к северо-западу от города. Бледные тела животных пятнами выделялись на фоне травы и грязи. Когда шел дождь или наступали холода, Избранные набивались в огромные коровники, которые стояли здесь со времен основания города. Коровники были древними постройками, с протекающими крышами и дырами в стенах. Они создавали лишь иллюзию укрытия, и Избранные жались друг к другу, чтобы согреться.

По периметру полей стояли деревянные башни, откуда пастухи могли наблюдать за стадами, следить за их сохранностью. Непроходимые живые изгороди из терна служили границами каждого поля. Высокие входные ворота были опутаны колючей проволокой. Впрочем, меры безопасности были лишними. За всю историю Эбирна никто из Избранных ни разу не пытался прорваться через забор или изгородь.

Ближе всех к заводу паслись стада молочных коров, которым надо было приходить на дойку. Их размещали в стойлах, где доили дважды в день, после чего вечером они возвращались на пастбище.

Мясные стада проводили больше времени на выгоне. Беременные или кормящие коровы и их телята оставались в заводских загонах. Когда телята подрастали, их отнимали от материнского вымени, и они пополняли стада телок или бычков. Из Избранных реже всех на полях бывали быки. Их держали взаперти в отдельных стойлах, чтобы избежать драк, и там они проводили большую часть своей жизни. Но были и те, кто никогда не видел ни полей, ни стада. Это были молочные телята, которых лишали жизни сразу после рождения.

От предчувствия сердце билось так сильно, что его удары отдавались в шею. Лицо горело, он чувствовал тянущую боль в мошонке.

Тревога улеглась в четыре утра, но он не стал нажимать кнопку будильника. Уже через пять минут, приняв душ и одевшись, он сидел за столом и впихивал в себя завтрак, состоявший из бифштекса и кровяной колбасы. Ему нужно было много белков, чтобы выстоять долгую смену. Свой завтрак Гревил Снайп запил кипяченым молоком, растворив в нем три больших куска сахара. После такой заправки он был готов к рабочему дню.

Его не ждал тяжелый воздух скотобойни, пропитанный запахом смерти. Ему не нужно было надевать голубой резиновый фартук и высокие резиновые сапоги, брать в руки пневматический пистолет, резаки для костей, следить за ходом конвейерной цепи. И не его орудиями были нож с длинным лезвием и пила. Снайп считал себя добрым и гуманным. Человечный работник бесчеловечной индустрии.

В доильном зале не пахло смертью. Здесь не было ни борьбы, ни брыканий, ни крови. В своем стерильном рабочем мире Снайп дышал чистым воздухом. Может, воздух в доильном зале и не был безмятежным, зато в нем не было обреченности. Пока. Дойные коровы проводили здесь первые и лучшие годы своей жизни, и впереди у них было несколько лет продуктивной работы. Здесь они могли хорошо питаться, отсыпаться, а неизбежность кончины еще казалась призрачной. Снайп ухаживал за коровами со всей старательностью. Они были ценным товаром, за сохранность которого он нес ответственность.