Книга Апокалипсис Томаса - Дин Кунц

В свои восемнадцать она иногда называла меня «молодой человек», хотя мне почти двадцать два. Вроде бы должно звучать странно, но мне так не казалось.

— Пока я в Роузленде в безопасности, но смертельная угроза нависла над кем-то еще, и этот кто-то отчаянно нуждается в твоей помощи, — продолжила она.

— Кто?

— Вера в свой дар приведет тебя к нему.

— Ты помнишь женщину на лошади, о которой я тебе рассказывал? Сегодня я снова встретился с ней лицом к лицу. Она сумела сказать мне, что здесь ее сын. Девяти или десяти лет. И он в опасности, хотя я не знаю, что ему грозит или почему. Именно он ждет от меня помощи?

Она пожала плечами:

— Всего я не знаю.

Я допил чай.

— Я не верю, что ты когда-либо лгала, но каким-то образом ты постоянно уходишь от прямого ответа.

— Если слишком долго смотреть на солнце, ослепнешь.

— Еще одна загадка.

— Это не загадка. Метафора. Я говорю тебе правду, пусть и не в лоб, потому что правда, высказанная в лоб, может причинить непоправимый вред, точно так же, как солнце может выжечь глаза.

Я отодвинул стул.

— Я очень надеюсь, что ты не окажешься еще одной нью-эйджской пустоголовкой.

В сравнении с серебристостью ее смеха моя последняя фраза выглядела очень уж грубой.

— Я не собирался тебя обидеть.

— Я и не обиделась. Ты всегда говоришь от чистого сердца, а в этом нет ничего плохого.

Когда я поднялся со стула, собаки завиляли хвостами, но ни одна не шевельнулась, чтобы сопроводить меня.

— Между прочим, тебе незачем бояться умереть дважды, — вдруг добавила Аннамария.

Если она говорила не о моем кошмаре, забросившем меня в Освенцим, совпадение выглядело бы сверхъестественным.

— Откуда тебе известно о моих снах? — спросил я.

— Страх умереть дважды преследует тебя во сне? — ответила она вопросом, опять уйдя от прямого ответа. — Если так, не обращай внимания.

— Что это вообще значит… умереть дважды?

— Со временем ты поймешь. Но из всех, кто живет в Роузленде, в этом городе, в этом штате и стране, ты, возможно, последний, кому нужно бояться умереть дважды. Ты умрешь один и единственный раз, и смерть эта не будет иметь никакого значения.

— Любая смерть имеет значение.

— Только для живых.

Видите, почему я стремлюсь максимально упростить свою жизнь? Будь я бухгалтером, мою голову занимали бы подробности финансовых обстоятельств моих клиентов, а если бы я еще видел души людей, задержавшиеся в этом мире, или пытался найти здравый смысл в словах Аннамарии, моя бедная голова точно бы лопнула.

Свет напольной лампы, пройдя через стеклянный абажур, окрашивал ее лицо в цвет лепестков желтой розы.

— Только для живых, — повторила она.

Иногда, если я встречался с ней взглядом, что-то заставляло меня отводить глаза, а мое сердце трепетало от страха. Боялся я не ее. Боялся… чего-то такого, что не мог определить. И чувствовал, как сосет под ложечкой.

Теперь мой взгляд сместился с Аннамарии на собак, устроившихся на диване.

— Сейчас я в безопасности, — продолжила она, — а ты — нет. Если ты усомнишься в справедливости своих действий, то умрешь в Роузленде, одной и единственной смертью.

Подсознательно я поднял руку к груди, чтобы пощупать медальон-колокольчик, который носил под свитером.

Когда мы впервые встретились на пирсе в Магик-Бич, Аннамария носила этот искусно сработанный серебряный колокольчик, размером с наперсток, висевший на серебряной цепочке. Единственное светлое пятнышко в тот хмурый, с затянутым облаками небом день.

В один момент, даже более странный, чем все время, проведенное мной с этой женщиной, за четыре дня до нашего появления в Роузленде, она сняла цепочку с колокольчиком с шеи и протянула мне со словами: «Ты умрешь за меня?»

Что еще более странно, я, хотя едва ее знал, ответил «да» и взял медальон.

Более чем семнадцать месяцев тому назад, в Пико Мундо, я бы с радостью отдал жизнь, чтобы спасти мою девушку, Сторми Ллевеллин, без колебания подставился бы под пули, которые попали в нее, но судьба не предоставила мне шанса принести себя в жертву.

С тех пор я часто мечтал о том, чтобы умереть вместе с ней.

Я люблю жизнь, люблю красоту этого мира, но без Сторми мир со всеми его чудесами всегда будет ущербным.

Однако я никогда не совершу самоубийство и сознательно не окажусь там, где меня могут убить, потому что самоуничтожение — это отказ от дара жизни, чудовищная неблагодарность.

Благодаря годам, которые мы со Сторми провели вместе, я обожаю жизнь. И не перестаю надеяться, что мы с ней обязательно встретимся, если я и дальше буду жить так, чтобы она ни в чем не смогла упрекнуть меня.

Наверно, именно по этой причине я с такой готовностью согласился защищать Аннамарию от ее все еще неизвестных мне врагов. С каждой спасенной мною жизнью я, возможно, уберегаю от смерти человека, который кому-то так же дорог, как мне была дорога Сторми.

Собаки переглянулись, потом посмотрели на меня, словно им стало стыдно от того, что я не смог выдержать взгляда Аннамарии.

Собравшись с духом, я вновь поднял на нее глаза и услышал:

— Грядущие часы станут проверкой твоей воли или разобьют тебе сердце.

Хотя эта женщина вызывала во мне — и других — желание защитить ее, я иногда думал, что это именно она предлагала защиту. Миниатюрная, чуть ли не хрупкая, Аннамария, несмотря на последнюю треть беременности, создавала образ ранимости, чтобы вызвать сочувствие и привести меня к ней, а уж она могла обеспечить мне безопасность под своим крылом.

— Ты чувствуешь, молодой человек, как он несется к тебе, апокалипсис, апокалипсис Роузленда.

— Да, — ответил я, крепко прижимая колокольчик к груди.

Глава 5

Если кто-то в Роузленде находился в опасности и отчаянно нуждался в моей помощи, как говорила Аннамария, речь, возможно, шла о сыне давно умершей женщины, скакавшей на жеребце. Он, естественно, никак не мог быть юнцом, каким его показала мне мать-призрак. Но я, тем не менее, подозревал, что опасность все-таки грозит кому-то из ее родственников. Интуиция подсказывала: ее убийство, будучи раскрытым, могло стать ниточкой, потянув за которую я мог бы размотать весь клубок тайн Роузленда. А если ее убийца по прошествии стольких лет жив, то человек, которому требовалась моя помощь, мог оказаться его следующей жертвой.

Обе конюшни размерами и роскошью не могли соперничать с конюшней Версаля и не настолько бросались в глаза, чтобы побудить революционеров оторваться от повторных показов «Танцев со звездами» и с энтузиазмом расчленить всех обитателей Роузленда, но до дощатых стен и дранки на крыше дело не дошло. Оба здания построили из кирпича, под черепичной крышей, с каменными резными наличниками и оконными стеклами в свинцовой оправе. То есть предназначались они для породистых лошадей.