Книга Золотая акула - Андрей Молчанов

Ну а итог – укрепление нынешнего генеральского кресла. За заслуги пусть и небоевые, но…

Он внезапно подумал, что находится сейчас в роли перевербованного агентишки, пытающегося выслужиться перед новым начальством, способным растереть его в пыль, и стало от такой мысли генералу мерзко и одиноко, и все оправдания, которые мгновенно начали выстраиваться в мозгу, затмевая собой едкий униженный стыд, отмелись им, прекрасно о таких оправданиях ведавшим, бесповоротно и жестко.

Да, он выживал. Очередной раз в новых условиях. И все. Да, он приспособленец во власти. Иная же перспектива – жалкий, всеми забытый старик.

Внезапно вспомнился бывший приятель – ныне покойный генеральный прокурор. Как бы предстал перед взором: в добротном пальто, шляпе, выпрастывающий, как медведь из берлоги, свое громоздкое туловище из казенной «чайки», горделиво, с невидящим взором следующий к лифту, а затем – в кабинет под шорох спешно скрывающихся за дверьми сотрудников…

А после возник иной образ, также присутствовавший в памяти генерала: сутулый пенсионер, стоящий в очереди за картошкой, продаваемой из кузова грузовика. Кургузая курточка, вязаная лыжная шапочка, драная авоська…

Генерал помнил, как попросил шофера остановить машину и долго, не веря глазам, приглядывался к этому дедку, с болезненным недоумением уясняя: да, он самый, генеральный, сверзившийся из ослепительной вышины некогда грозный небожитель…

Ну, нет!

Он снял трубку телефона правительственной связи.

– Виктор Сергеевич, тут у меня деликатный момент… Вы не могли бы уделить минут пять? Завтра? После обеда, ага. Благодарю, Виктор Сергеевич…

Игорь Володин

Могучий крылатый трамвай «боинг», благополучно миновав просторы северной Атлантики, приземлился в Нью-Иорке, и, проследовав узким извилистым коридором в полуподвальное чрево аэропорта, я вскоре стоял в длиннющей очереди, вившейся в отгороженных бархатными канатами проходах, что вели к стойкам иммиграционных стражей границы.

Клац! – скрепки впились в лист паспорта, пришпилив к нему белую карточку с оранжевой чернильной датой разрешенного мне пребывания на американской территории.

Далее, пройдя через толпу встречающих, я очутился у телефона-автомата под сенью прозрачного пластикового колпака и, достав из сумки обернутый фольгой металлический цилиндрик, вытащил из него российскую двадцатирублевую монету с двуглавой курицей, не отмеченной символами имперской власти.

Российские «двадцатки» вполне заменяли собой американские квотеры, и всякий раз вез я их сюда по просьбе Мопса, с чувством глубокого удовлетворения, полагаю, расплачивавшегося туфтой за парковки, проезды по дорогам, а также за телефонные звонки.

– Ну, – услышав голос однокашника, молвил я, – стою на месте, жду тебя.

– С прилета звонишь?

– Естественно.

– Поднимайся на вылет, на прилете теперь только такси могут кантоваться. Завинчивают гаечки, суки, качают из народа валюту… На платную, мол, стояночку давайте! А там один час – четыре зеленых!

– У нас не легче…

– Да весь мир скурвился, чего базарить! Значит, на прилете узенькая такая дорожка на самом въезде… Я приторможу, а ты и запрыгнешь. Жди! Двадцать минут, и я…

Повесив трубку, я двинулся к лифту.

Мопс прибыл на каком-то обшарпанном драндулете трудно идентифицируемой марки. Скрипнула провисшая в петлях дверь, долго не желавшая захлопываться; затем мы дали кружок вокруг терминала прибытия, нырнули в трубу туннеля и вскоре помчались по пустынной солнечной трассе, ведущей в Бруклин.

Ерзая на замасленном дерматиновом сиденье, я полюбопытствовал, отчего Мопс, парень состоятельный, не обзаведется более приличным средством передвижения.

– Чтобы его сперли? – донесся вопрос-ответ. – Да и вообще на хрена? Этот агрегат как обошелся мне в триста монет, так за триста и отъедет через полгода к новоприбывшему лоху. А потом – я же не фраер, мне выпендреж ни к чему… – Он задумался, посерьезнев своим пухлым, румяным личиком. – Да и вообще я человек бедный, – продолжил убито.

– Ну, да-да…

– А чего, не так? – завелся Мопс. – Это вы там в «мерседесах» разъезжаете, миллионы наживаете…

– А когда доходит до дела, – торопливо продолжил я за него, – вам требуется лопух в Штатах, который потянет на себе весь груз работы и получит несчастные, рабские крохи… Шестерка, которую используют.

Мопс покосился на меня с демонстративным неприязненным вызовом, но промолчал.

Слово «использование» в Штатах больше чем слово. Это категория. Популярная норма, обозначающая бескорыстную услугу или бесплатный труд. И американское население повседневно и упорно озабочено тем, чтобы данного лиха избежать, одновременно уловив в его силки утративших бдительность соотечественников.

– Что насчет этих «линкольнов»? – перевел я беседу в деловое русло. – Подступы обнаружились?

– Пока нет реальных денег, сдались мне подступы! – хамовато отозвался Мопс.

– Деньги будут завтра.

– Ну и подступы завтра! Я – человек конкретный! И вообще здесь – Америка! Это вы там у себя языками чешете, а тут разговор простой: есть бабки – есть песня! А пока бабок не видно…

Я равнодушно пожал плечами. Мопс оставался самим собой, ничего не менялось. Сейчас последуют пространные рассуждения о российской необязательности, несобранности, о том, что никто там, за океаном, не думает, что господин Мопсельберг теряет массу времени, олицетворяющую упущенные деньги, отвлекаясь на пустые исследования рынка, не подтвержденные финансовыми гарантиями…

Рассуждения последовали, и я выключил слух, вглядываясь в океанскую даль залива, отделенную от трассы низкими бурыми холмами с редкими проплешинами снега на их склонах.

Мелькали в глазах островки высохшей прошлогодней травы, брошенные на обочинах автомобили – запыленные, с разбитыми стеклами…

И все-таки я убежал от зимы, все-таки здесь меня постигало сладкое предощущение весны, уже жившей в американском небе, воздухе, в деревьях, хранивших ее в своих соках, уже оттаявших, устремленных к ветвям, к неприметно набухающим почкам…

Мопс проживал в престижной части Бруклина, именуемой Манхэттен-бич, занимая первый этаж аккуратного домика, стеной к стене стоящего в череде ему подобных на небольшой улочке, упиравшейся в закованный бетоном заливчик.

В трех комнатах обреталась семья Мопса: жена и малолетняя дочь, бойко лепетавшая по-английски и языка русского не признававшая, что, впрочем, Мопса, гордого сознанием американского происхождения дитяти, ничуть не огорчало.

Жена – анемичная бесцветная особа, затырканная Мопсом как морально, так и материально, встретила меня молчаливым кивком; ребенок, жуя жвачку, даже не обернулся на гостя, поглощенный мультфильмом, и я, распаковывая свои немногочисленные пожитки, подумывал, куда бы направить стопы, дабы скоротать вечер вне скуки этого дома, тем более Мопс наверняка сорвется до полуночи по своим местным коммерческим делишкам.