Книга Дыхание розы - Андреа Жапп

Время шло. Леоне заставил себя отвлечься от вопросов, вертевшихся у него в голове, и учтиво прервал бессмысленный, но бесконечный рассказ Аршамбо д’Арвиля.

— Несмотря на удовольствие, которое я испытываю, находясь в вашем обществе, мне придется скоро уехать, брат мой. Я проделал долгий путь и теперь хочу помолиться перед отъездом.

— Конечно… несомненно…

Но у Леоне появилось чувство, что подобная «несомненность» не обрадовала Аршамбо д’Арвиля. Приближался ли он к своей цели или его вводили в заблуждение впечатления, не имеющие никаких последствий?

Леоне показалось, что на мгновение облачко подлинной печали омрачило веселое лицо командора, когда тот предложил:

— Я не могу отпустить вас, не попросив отведать нашего сидра. Он славится на весь край.

Леоне охотно согласился.

Вскоре они вышли из небольшого здания и направились в храм. Они прошли под угловой аркой, которую поддерживали четыре выступающих контрфорса. Церковь, своими строгими формами напоминавшая постройки цистерцианцев, была обыкновенным нефом с четырьмя пролетами, заканчивавшимися полукруглой апсидой. Внутрь свет проникал из четырех высоких круглых окон. Алтарь и ничего больше, ни одной скамьи. Тем не менее, едва Леоне оказался между пилонами, он понял, что добрался до цели. От радостного предвкушения у него закружилась голова, и он с облегчением вздохнул. Казалось, командор неправильно истолковал его состояние и схватил за руку, чтобы поддержать.

— Вы очень устали, брат мой.

— В самом деле, — солгал Леоне. — Не окажет ли ваша щедрая душа мне последнюю услугу? Мне хотелось бы побыть несколько минут в одиночестве. Затем, заверив вас в своей признательности, я вновь отправлюсь в путь.

Тамплиер пожал плечами и вышел на свет, бросив на ходу:

— Я прикажу оседлать вашу лошадь. Вы найдете меня возле конюшен.

Море. Нежное и теплое море. Колыбель приветливого, умиротворяющего света. Он так сильно жаждал провести рукой по этим черным и коричневым грубым камням, что сейчас едва осмеливался дотронуться до них. Он не станет искать, лихорадочно перебирая в уме возможные варианты. Только не сегодня. Еще не пробил час. Внезапно он почувствовал изнеможение. Ему захотелось лечь на черные широкие плиты и уснуть. Сегодня он позволит себе погрузиться в эту атмосферу, даст ей убаюкать себя. Сегодня он в полной мере использует свою привилегию: быть здесь, поблизости от ключа.

Леоне не был уверен в подлинной природе ключа, впрочем, как и Эсташ де Риу. Шла ли речь, как они иногда думали, о своеобразном лабиринте, начертанном на камнях так, что его можно было увидеть только с определенной точки зрения? Или о манускрипте, который привез сюда монах или рыцарь после разграбления какой-нибудь библиотеки? Или о папирусе на арамейском языке, купленном у бедуина на иерусалимском базаре, том самом, о котором говорил тамплиер в подземельях Акры? О кресте, статуе, испещренной магическими символами? Шла ли речь только об одном предмете?

Не сегодня. Если Леоне задержится, Аршамбо д’Арвиль непременно придет за ним. И все же Леоне обрел то, за чем приехал: уверенность, что поиски необходимо заново начинать в этом месте.

Завтра он подумает, под каким предлогом вернуться сюда и остаться надолго.

Когда он вышел из церкви, чтобы присоединиться к командору, ему стало холодно от солнечного света. В груди образовалась неприятная пустота. Он подумал, что невыносимая разлука со своей целью опять причиняет ему боль.

Аршамбо д’Арвиль ждал Леоне возле конюшен. Молодой брат-ремесленник держал лошадь рыцаря за поводья. По нервозности командора Леоне понял: тот хочет, чтобы он уехал как можно быстрее. Рыцарь вновь поблагодарил его и вскочил в седло.

Окрестности командорства тамплиеров Арвиля, лес Мондубло,

октябрь 1304 года

Франческо де Леоне не испытывал особого разочарования от встречи, которой он вначале так боялся. Разумеется, странное поведение командора заинтриговало его. К тому же добродушная разговорчивость Аршамбо д’Арвиля не сумела ввести Леоне в заблуждение. Ведь госпитальер никогда не надеялся, что орден Храма добровольно окажет ему помощь, тем более что Аршамбо д’Арвиль не имел ни малейшего представления о ключе — каким бы он ни был, — спрятанном в храме Пресвятой Богородицы, иначе тамплиер ни за что не оставил бы его там одного.

Теперь Леоне предстояло определить стратегию, чтобы добиться своей цели: он должен был вновь вернуться в командорство, но уже надолго, и получить свободу действий, чтобы раскрыть тайну.

Леоне погладил гриву своей клячи. Животное, не привыкшее к подобным знакам внимания, заржало и вскинуло от страха голову.

— Спокойно, моя милая. Мы уезжаем с миром.

Неужели обман и притворство, к которым он был вынужден прибегнуть, так утомили его? Он с трудом выпрямился. Кобыла, почувствовав, что он легонько сжал ее ногами, ускорила шаг.

Вдруг Франческо де Леоне с удивлением обнаружил, что его окружает лес, на который спускаются сумерки. А ведь ему казалось, что он только что выехал за крепостную стену командорства. Рыцарь был весь в поту и дрожал. От невыносимой жажды язык прилип к небу, а временами у него так кружилась голова, что он терял равновесие. Над ним вращалось небо и верхушки деревьев. Он попытался собраться, крепче ухватившись за вожжи, но в тот момент, когда соскальзывал из седла на землю, понял, что его отравили. Чаша сидра. Он подумал о том, должна ли была эта отрава убить его или просто усыпить. С этой мыслью он улыбнулся и свалился на опавшие листья, устилавшие землю.

Аршамбо д’Арвиль спешился в нескольких туазах от того места, где упал Леоне. В нем боролись два чувства — отвращение и страх. Убить брата, человека Бога, который без колебаний рисковал своей жизнью ради их веры, казалось ему невыносимым грехом. Тем не менее у него не было выбора. Будущее командорства, возможно, даже само присутствие их ордена во Франции зависело от этого предательства, которое он никогда не простит себе. Мерзкий человек, нанесший ему визит двумя днями ранее, был предельно краток. Леоне должен был умереть, причем следовало сделать так, чтобы все подумали, будто рыцарь пал от ударов кинжалов шайки грабителей. Аршамбо д’Арвиль не знал о причинах подобного решения, но послание, требовавшее привести его в исполнение, которое показал командору призрак, было скреплено апостольской печатью, или неполной буллой.

Тамплиеру уже приходилось убивать. Но он убивал с честью, лицом к лицу, сражаясь порой в одиночку против пятерых, как настоящий солдат. Пусть его кожа была покрыта рубцами, пусть она загрубела, но душа осталась нетронутой. От одной мысли, что ему пришлось подсыпать отраву Леоне, дабы быть уверенным, что он сумеет одолеть этот грозный клинок, к горлу тамплиера подступала тошнота. Впервые в жизни он презирал себя. Он превратился в подлого исполнителя, и уверенность, что он действовал по приказу папства, отнюдь не приносила ему облегчения.