Книга Заговор в Древнем Риме - Джон Мэддокс Робертс

Так или иначе, но за всю свою жизнь я ни разу не слышал, чтобы хотя бы одно из этих пророчеств сбылось. Всякий раз, когда я заводил беседу на эту тему, мне говорили, что будто бы в подобных делах нельзя опираться на такие мирские понятия, как свидетельства и доказательства. Некоторые философы, ссылаясь на греков, уверяли, что тот, кто ищет истину путем изучения свидетельств и делает из этого соответствующие заключения, никогда не продвинется в своих исканиях. Тем не менее я всегда поддавался искушению смотреть в глубь вещей и исследовать обстоятельства. Другими словами, совал нос не в свои дела, как любил повторять мой отец, особенно когда был мной не доволен. Надо сказать, что мое стремление к поиску истины всегда имело плачевные результаты. Что же касается той знаменательной ночи, то и она едва не закончилась очередной неприятностью.

Вернувшись на свое место за столом, я увидел, что прислуживающие рабы принесли очередное произведение кулинарного искусства. На сей раз оно являло собой воплощение нападения морского чудовища Сциллы на корабль Улисса. Посовещавшись с Катилиной и другим соседом по столу, коим оказался квестор по имени Ватиний, ответственный за предотвращение вывоза золота и серебра за пределы Италии, мы пришли к выводу, что это блюдо было сделано из миног, сваренных в секрете чернильной железы головоногих моллюсков. Я решил воздержаться и подождать следующего блюда. Не настолько уж я был голоден, чтобы есть эти миноги, неважно, в чем они были сварены.

Следующего блюда долго ждать не пришлось. К моему удовольствию, им оказалась африканская газель, жаренная на углях от древесных колючек, произраставших в местах ее обитания (по крайней мере, так нас заверил разносивший мясо раб). Морская тематика в данном случае прослеживалась весьма туманно и касалась какого-то вавилонского бога или богини. Я никогда не мог обнаружить в восточной мифологии какого-либо смысла, равно как не имел охоты прилагать к тому какие-либо усилия. Однако какой бы ни была подоплека данного блюда, оно было достойно всяческих похвал. Катилина авторитетно поведал мне о повадках этого животного и лучших способах приготовления и потребления его мяса. Подобную осведомленность он проявил благодаря пребыванию в Африке в должности пропретора тремя годами ранее. Под легким хмельком мы продолжали приятную беседу об особенностях этой африканской антилопы, а также о том, в каком виде лучше ее есть. И вдруг Катилина переменился в лице. Его красный цвет стал мертвенно-бледным, а в глазах вспыхнула тревога. Проследив за его взглядом, я увидел, что между снующих вокруг столов рабов и артистов, покачиваясь из стороны в сторону, перемещался Публий Клодий.

Разумеется, имя Клодий он получил не при рождении. Прежде его звали Публий Клавдий Пульхр, ибо происходил он из знатнейшего патрицианского рода. А плебейскую форму своему имени придал потому, что избрал иной политический путь и присоединился к популярам.

— Должно быть, он здорово набрался, — предположил я, — раз дерзнул явиться сюда.

Служа легатом Лукулла в Азии, Клавдий поднял мятеж среди личных легионеров полководца. Потом дезертировал из армии и присоединился к армии Марка Рекса, который вместе с Кретиком в это время ожидал Триумфа за городской стеной.

— Кто знает? — вступил в разговор Ватиний. — Может, его сюда пригласили. В конце концов, триумфатору он приходится зятем. К тому же вторая его сестрица замужем за претором Метеллом Целером. Я слыхал, она вслед за братцем тоже стала именовать себя Клодией.

— Еще одна фишка в политической борьбе, — прокомментировал я.

— Что-что? — переспросил Ватиний.

Однако ответить я не успел, ибо меня отвлек Катилина. Обезумев от гнева, он сунул руку под тогу и начал нащупывать какой-то предмет, по очертаниям напоминавший рукоятку кинжала. Резко развернувшись, я изо всех сил вцепился ему в кисть.

— Ты не сделаешь этого. Сегодня здесь собрались все жрецы и магистраты Рима. Ты же знаешь, что считается кощунственным носить оружие в пределах городской черты. Если случится убийство, его никто не одобрит. Так что лучше держи эту штуковину при себе. И возьми себя в руки, Луций!

Постепенно его лицо обрело мирное выражение, а глаза вновь прояснились. Он опустошил одним глотком свою чашу и попросил раба вновь ее наполнить.

— Десять лет мечтаю удавить эту вонючую крысу. Но с тех пор как он вернулся в Рим, ни разу не появлялся в публичном месте без своих головорезов.

Голос его дрогнул, однако Катилина, вновь овладев собой, спокойно продолжил:

— Стыдно упускать такую возможность. И все же я благодарен тебе, Деций. Ты прав. При данных обстоятельствах это было бы бестактно.

— Не стоит оправдываться, Луций. Не одному тебе хочется разделаться с Клодием. Ведь он посылал своих людей, чтобы убить меня. Правда, из политических соображений.

Катилина питал к Клодию претензии личного характера. Десять лет назад Клодий обвинил его в незаконных отношениях с весталкой Фабией. И хотя Катилина сумел отвести от себя подозрения, между ними зародилась смертельная ненависть.

Сидевший по соседству со мной Ватиний не вмешивался в разыгравшуюся между мной и Катилиной сцену. Он привлек наше внимание лишь тогда, когда ему предложили отведать следующее блюдо, — зайца, запеченного с большими бобами. Скривившись от отвращения, он яростно замахал руками.

— Тот, кто вынес вид вареных миног, вполне способен проявить терпимость и к запеченному с бобами зайцу, — заметил я.

— Бобы — это нечистая еда, — возразил Ватиний. — Их употребление в пищу противоречит учению Пифагора.

— Вот уж не знал, что ты пифагореец.

Учение Пифагора или любого другого философа на том этапе жизни меня интересовало меньше всего.

На востоке уже забрезжили серые полосы света, и я понял, что сыт по горло всеми кулинарными шедеврами и узнал все, что хотел бы знать, об учении Пифагора. Перед тем как уйти, каждый гость получил подарок. Мне вручили массивное золотое кольцо с гранатом, гладко отполированное, дабы ювелир мог выгравировать на нем мое клеймо. Чтобы прихватить остатки праздничных кушаний для домашних рабов, гости принесли с собой большие, подчас величиной с тогу, салфетки. Нагрузив их объедками и вскинув за спину, мы походили на пьяных легионеров, уносивших из разграбленного города добычу.

Домой я шел в приподнятом состоянии духа. И неудивительно, ибо грустить в то время не было причин. Грядущие дни торжеств и Публичных игр означали, что я свободен от каждодневных служебных обязанностей. Между тем мое сердце почему-то сжималось от щемящей тоски. Несмотря на то что мы в очередной раз чествовали мощь и славу Рима, меня неотступно преследовало ощущение, будто мы стоим в начале конца.

До моего дома в Субуре меня сопровождала небольшая компания участников праздничного вечера. Весело ступая по устланным цветочными лепестками улицам, мы пели старинные гимны победы с таким видом, будто сами были виновниками торжества. Расставшись с попутчиками у дома, я вошел в него не сразу, подождав, пока стихнет шум.