Книга Головы моих возлюбленных - Ингрид Нолль

«А ты еще помнишь, что я была инфанта Майя, а ты король Испании? Почему ты так опустился? Кто такая эта Карин? Какие ты пишешь картины?» – обо всем этом я расспрашивала его в моих воображаемых беседах с ним, но подозревала, что при следующей встрече буду интересоваться только его картинами.

Кора не горела желанием вторично прокатиться в Любек, но, с другой стороны, не хотела бросать меня на произвол судьбы. Я всячески старалась ее заверить, что она спокойно может остаться в Гамбурге, но это для нее было слишком скучно. Словом, мы оставили тетушке записку, чтобы не ждала нас к ужину, и предприняли второй поход на Любек.

Похоже было, что отец как бы ожидал нас. И сам он, и его жилье произвели теперь куда более выгодное впечатление. Из малого количества припасов он приготовил вполне съедобную стряпню, причем мне мешали только грязные тарелки. Я с готовностью перемыла бы их горячей водой, но боялась обидеть отца.

По моей просьбе он показал нам некоторые из своих картин. От зоркого взгляда Коры не укрылось, что он обходится всего тремя красками.

– Ты права, – и отец впервые пристально взглянул на Кору, – понимаешь, я обратил изъян в добродетель. Вы, без сомнения, знаете сказку «Бела как снег, черна как эбеновое дерево, красна как кровь». Когда у меня совсем не осталось денег, чтобы покупать краски, я принял решение обходиться лишь теми тремя, которые у меня еще остались. Черна как смерть, бела как свет, красна как грех.

Мы слушали внимательно, словно на уроке.

– А наци со своими бело-черно-красными флагами… Возможно, свастика и белый круг в море крови задели чувствительный нерв сторонников. При схожем мотиве, но в другом цвете, – скажем, синем, желтом, зеленом, – они никогда не имели бы такого успеха. Из чего следует: стоит нарядиться в черно-бело-красные цвета – и вы приобретете толпу почитателей…

– Не хочу я почитателей-фашистов! – воскликнула Кора.

Я несколько растерялась. А не имеет ли ярко-красный цвет какое-то отношение к его деятельности развозчика крови? Позднее я задумалась над вопросом: почему отец выбирает именно эти краски, хотя сам же обозначил их как праворадикальные? И разве каски вообще могут распространять ту либо другую идеологию, разве они не даны самой природой и невинны, как земля, море и трава?

Все картины отца были похожи одна на другую.

Всюду по красным плодам ползали черные насекомые – жуки, муравьи, тля. Задний план был белого цвета, по большей части скатерть с тщательно выписанными тенями и складками.

– По умению себя ограничить и виден мастер, – пояснил отец.

Я вспомнила его прежние картины.

– А вот раньше ты писал небо и море, и никогда – плоды граната, по которым ползают клопы.

– Разве? Впрочем, ты, может, и права.

Он запустил руку за платяной шкаф, встревожился, не сразу отыскав то, что хотел, и стал извлекать из щели все новые и новые полотна черно-бело-красных тонов. Среди них нашлось одно, которое вызвало удивление у него самого. Белое, напоминающее Христа тело лежало на черных, обугленных балках, а из ран его струилась кровь. Чертами лица этот человек напоминал Карло. Мы тупо воззрились на картину.

– Не иначе написал это спьяну, – признался отец.

Как уже не раз бывало, Кора вслух сказала то, о чем я лишь осмеливалась думать:

– Господин Вестерман, а Карло не навещал вас в последнее время?

Отец обескураженно поглядел на нее и отрицательно помотал головой.

– А откуда ты знаешь, как теперь выглядит Карло? – спросила я. – Ведь тогда он был совсем ребенком.

– Это не Карло.

– Кто же тогда? – спросила Кора.

– Ах дети-дети, никто. Порождение фантазии. Майя, кстати, а мать знает, что ты поехала ко мне?

– Нет.

– А что она про меня говорит?

– Ничего.

Отец поверил мне. Мы распрощались и пообещали в самом непродолжительном времени снова навестить его.

На другой день Кора встретилась в городе со своим студентом, а я тем временем предприняла рейд по гамбургским магазинам. Вообще-то говоря, в тот день я воровать не собиралась. Денег на карманные расходы, которые мне дала мать, вполне хватало. На эти деньги я могла платить за проезд в трамвае, покупать мороженое и другие мелочи. Мои личные запросы были более чем скромными, и мне никогда не пришло бы в голову приобретать предметы роскоши. Но вот ради своего бедного отца…

Ни денег, ни продуктов я воровать не стала – я стала воровать краски. Названия завораживали меня: Caput mortuum, Cölinblau и Krapplack.[3]

Поскольку на дворе стояло лето и я не могла вырядиться в свою «слоновью» накидку, я надела на руку большущий пластиковый пакет с булочками, а в недра его опустила небольшой набор тюбиков. Кисточка требовалась из шерсти куницы.

Вечером мы пошли на мюзикл. Дядя Коры принес нам билеты. Он питал тайную надежду, что скоро мы отправимся восвояси. Кора решила, что мы должны по возможности скорее доставить эти замечательные краски в Любек. С тех пор как ей довелось увидеть картину с покойником, она была самого высокого мнения о таланте моего отца, потому что тема вполне соответствовала ее вкусам.

Отец был растроган нашим подарком.

– Да, но что же мне теперь нарисовать?

– Нас, – ответила я, – двойной портрет, Корнелия и я.

– Я целую вечность не писал портреты.

Но Кора тоже пристала к нему, так ей понравилась моя идея. Отец вошел в раж – его побуждали к тому новые краски. Начал он с многочисленных набросков, и все они получались у него на удивление живо.

– Я напишу вас как двух куртизанок Утамаро.[4]

Об испанских принцессах даже и речи не заходило.

После трех сеансов, исполнившись творческого пыла, он завершил картину. По колориту это полотно было не сравнить с жучками-червячками, оно было гораздо пестрее.

Мы с Корой выглядели на нем более взрослыми и умудренными, но в выражении лиц было что-то по-детски жестокое, словно мы только что оборвали крылышки у всех его насекомых.

Отец был в восторге, он впервые обнял меня, обнял и Корнелию (не слишком тактично, на мой взгляд) и выразил мнение, что эта картина послужит началом его второй карьеры. Хотя про его первую карьеру я ровным счетом ничего не знала.

На прощание отец захотел подарить мне свою картину. Но как спрятать подарок от матери? Уж она-то сразу догадалась бы, кто ее писал. Я попыталась втолковать это отцу.

– Ну, скажи ей правду, – ответил он.

– Она никогда не говорит о тебе. Мы с Карло не хотим ее огорчать. Может, она так до сих пор и не простила, что ты нас бросил…