Книга Никто, кроме президента - Лев Гурский

Двое суток они пытались сломить мою волю, насильно пичкая бабскими детективами в ярких обложках; но когда я отказался сперва от завтрака, потом от обеда, Фокин пошел на попятную, и спорт был дозволен в соседнем помещении. Конечно, под присмотром таких же, как у меня, камер слежения. Но мне к телеглазам не привыкать с молодости. Все плюсы электронных соглядатаев знакомы. Во-первых, даже две камеры, повешенные в двух противоположных углах комнаты, все равно допускают сегмент, где изображение теряет четкость. Вроде картинка видна, но важные мелочи ускользают. Во-вторых, я и не собирался в спортивной комнате заниматься чем-то секретным. Все открыто. Вот я, смотрите, бросаю мяч в сетку. А вот я накручиваю педали, сжигая калории. Наблюдайте, не жалко! А теперь я из лежачего положения жму 120 кэгэ. Ну и под занавес: сорок ударов по груше левой, сорок – правой. И еще преодоление двух метров вертикального каната. Один раз при помощи ног, другой – без.

Наверное, они все же допускают, что хорошая форма нужна мне для побега. Так и надо. Пусть видят, как я трепетно люблю грушу и канат. Пусть воображают, что в моих тайных замыслах нокаутировать разом всю ночную смену охранников – пятерых качков и двух рослых псин, – а затем по канату вылезти в окно. Там, правда, решетка, но я уже нанес ей пару показательных царапин самым тупым из обеденных ножиков. Моя игра в Робинзона их рассердила, а игра в Рэмбо, если и будет замечена, только их потешит. У каждого охранника вместо пистолета – инъектор. Любая попытка устроить с ними бокс закончится для меня ударной дозой собачьей дури кетамина, который даже боксера Тайсона сделает послушным и беспамятным. На начальном этапе они вкололи в меня той дряни немерено. До сих пор представить боюсь, что со мной вытворяли под этим муторным кайфом…

Когда я вернулся в свою комнату, она же спальня, она же камера, Новиков был там. Он принес жестянку колы и блюдце с орешками и протирал стол – а на самом деле проверял: не завелось ли у меня чего недозволенного? Но если ты не знаешь, что искать, то можешь пропустить мелочь по-настоящему важную. Как тот бумажный клинышек со сканвордом на одной стороне и газетным текстом – на другой.

– Еще что-нибудь желаете? – спросил Новиков, завидев меня.

Чтоб вы все провалились в тартарары, мысленно пожелал я. А вслух попросил:

– Брикет жевательной резинки.

– Какой именно?

– Все равно. Лишь бы хорошо прилипала.

Второй фразы я, конечно, не произнес. Подумал. Из всех знакомых видов резины мне был нужен только бабл-гам. Липкий комочек жвачки должен стать важной деталью плана спасения.

Но тюремщикам про это знать совсем не обязательно. Пускай думают, что я озаботился борьбой с кариесом – этим единственным врагом, который Павлу Петровичу сегодня по зубам.

6. ФЕРДИНАНД ИЗЮМОВ

Живые боги просыпаются так: сперва отверзается левое око бога и наполняет мир его неизбывной мудростью. Следом размыкается правое око бога и впускает в мир его безграничное великодушие. Потом бог откидывает белоснежные покровы и распахивает миру сладостные объятья. Чтобы затем воздвигнуться во весь рост и погрузить свои натруженные ступни в мягкое тепло… А, ч-ч-черт! Проклятые смертные могут загубить даже простенькую церемонию!

– Марта! – завопил я. – Мария! Где мои тапки, дуры окаянные?!

Стуча деревянными подошвами сабо, Мария и Марта вбежали в мою дневную опочивальню, пали ниц и расползлись на поиски с таким фанатизмом, что перевернули ореховую оттоманку и едва не снесли ампирный столик вместе с телевизором. Мои шлепанцы были обнаружены там же, под кроватью – чуть глубже, чем я сам доставал пятками наощупь.

– Налагаю на обеих епитимью, – сурово сказал я. – По тридцать раз прочитать вслух «Нектария Заступника», отбить по пятнадцать глубоких поклонов и еще каждой два наряда по кухне. Вне очереди. В другой раз, сестры, будете прилежней.

Допустим, подумал я, тапки под кровать задвинуты мною. Допустим. Но в любом случае виноваты эти дурынды. Почему именно я должен помнить о том, где что лежит? Почему не эти сестрички-невелички, ответственные за божий быт? На кой хрен мне куча бездельников, раз сам вечно отвлекаешься на мелочовку? Может, и за продуктами самому прикажете ходить? И посуду мыть? Так легко дойти до полного самоотрицания. Помнится, усатый таракан Ницше в припадке пьяного негативизма однажды раструбил о смерти бога – и что же? Всю оставшуюся жизнь сам искал свои тапки. Нет уж, майн либер герр Фридрих, такой глупости мы нихт ферштеен…

Сестры обули меня и благоговейно отступили, путаясь в золотистых балахонах на два размера больше. Дизайн хламиды для адептов первого уровня подсказал я. Пришлось творчески соединить летнюю коллекцию Армани с артикулом 25-10-17 «Мешок упаковочный дерюжный» швейной фабрики города Мытищи. Несколько свободных линий низа я добавил от униформы американского Ку-Клукс-Клана. Общий ансамбль, доложу без лишней скромности, получился божественным. Я соблюл модный стиль унисекс, лишив его при этом малейших намеков на секс. В результате одеяния прекрасно скрывали любые половые признаки: даже мне с моим все еще чутким либидо требовалось от двадцати минут до получаса, чтобы по ходу бдений мысленно отделить телок от козлищ в толпе малознакомых адептов. Бесформенные балахоны помогали пастве смирять желания и сохранять должный уровень полового аскетизма.

В прошлой жизни писатель Фердинанд Изюмов вовсе не был врагом хорошей групповухи; один раз я даже срежиссировал в закрытом зале бассейна «Москва» настоящую римскую оргию с участием трех нимфоманок, трех лесбиянок, полкового оркестра и группы дрессированных дельфинов. Но моя нынешняя ипостась, Нектарий Светоносный, противилась непотребству. «Человек не кролик, – внушал я адептам. – Истребляя похоть, мы приобщаемся к Свету».

Не скрою, главным тут был тактический мотив. Высокие отношения внутри стада были сильным козырем в позиционной схватке с Минюстом и Советом по нетрадиционным культам. Те мечтали закрыть меня так же, как раньше закрыли Христофора, Мусю Цвигун, Валентина Понтифика и группу плакунов-шестидесятников. Но тех подловили на трахе, а нектарианцев хрен поймаешь. Все стерильно. Дух свободен, руки прочь. Ни Муся, ни Валя, ни даже Сияющий Лабриола – то есть проныра Клюев, зажавший у меня штукарь баксов, – не имели моей зарубежной известности и моего опыта художественного нытья.

Еще с парижских времен я сохранил корешков в Еврокомиссии по правам человека, друзей на Радио Либерти и подружек в «Эмнести Интернэшл». Едва Фердика брали за яйца, Европа поднимала хай и последовательно вступалась то за писателя-нонконформиста, то за радикала-диссидюгу, то за идейного лидера сексуал-меньшинств. Сейчас я проходил по графе меньшинств конфессиональных. Даже живым богам надо уметь прикрывать задницу. А я бог сообразительный, и даже о-о-очень…

– О-о-о! – хором простонали Марта с Марией, которых охватывал религиозный экстаз всякий раз, когда я погружался в мысли.

Они считали, будто я таким манером подключаюсь к Мировому Свету. Ну типа врубаю свой лампешник в общую розетку с Христом, Буддой и прочими компаньонами. В отличие от многих, Нектарий терпим к иным конфессиям, не упорствуя в эксклюзивности. Я не лошадь, у нас не гандикап. Пусть расцветает сто цветов и побеждает дружба. Аз есмь, чего и другим желаю.