Книга Двухгрошовый кабачок - Жорж Сименон

Жандармы не поверили своим глазам. Еще несколько минут тому назад он был таким спокойным, совсем безвольным!

Мегрэ узнал о побеге, приехав в Париж. Ночь была беспокойной для всех. Полиция прочесывала окрестности Морсанга и Сен-Пора, перекрыла дороги, установила наблюдение за вокзалами, опрашивала водителей машин. Перекрыт был почти весь департамент, и возвращающиеся после воскресных прогулок с удивлением смотрели на усиленные наряды полиции около въездов в Париж.

Против дома Бассо, на набережной Аустерлиц, двое из Сыскной полиции. Двое также и около дома на бульваре Батиньоль, где у Файтена бьша квартира.

Понедельник, утро: приезд работников прокуратуры в двухгрошовый кабачок, и Мегрэ должен был при этом присутствовать и долго обсуждать с ними случившееся.

Понедельник, вечер: ничего! Почти полная уверенность, что Бассо удалось проскочить через кордон полицейских и укрыться в Париже или каком-нибудь из городков, вроде Мелена, Корбея или Фонтенбло.

Вторник, утро: заключение судебной медицины: «Выстрел сделан с расстояния почти тридцати сантиметров. Невозможно установить, стрелял ли сам Файтен или Бассо».

Госпожа Файтен подтвердила, что оружие ее. Она не знала, что револьвер был у мужа в кармане. Обычно он лежит заряженный в ее комнате.

Допрос на бульваре Батиньоль. Квартира самая обыкновенная, никакой роскоши, «для маленьких людей». Чистота сомнительная. Одна домработница на все.

Госпожа Файтен плачет! Она плачет! Плачет! Это почти единственный ее ответ, вперемешку со слезами:

— Если бы я знала!..

Всего два месяца, как она стала любовницей Бассо. Она любит его!

— У вас были другие любовники до него?

— Мосье!..

У нее были другие, безусловно! Женщина темпераментная! Файтен не мог ей подойти.

— Сколько лет вы замужем?

— Восемь лет!

— Муж знал о вашей связи?

— О! Нет.

— У него не было ни малейших подозрений?

— Никогда!

— Вы считаете, он мог угрожать Бассо оружием, узнав что-нибудь?

— Не знаю. Он был очень странным человеком, очень замкнутым.

По всей видимости, в семье далеко не самые близкие отношения. Файтен был занят делами, Мадо бегала по магазинам и холостяцким квартирам.

Мрачно настроенный Мегрэ вел самое традиционное следствие: расспрашивал консьержку, поставщиков, управляющего магазином на бульваре Капуцинов.

Из всего этого вырисовывалась немного отталкивающая картина тривиального дела, в котором все же что-то было не так.

Файтен начал с совсем маленькой лавчонки, торгующей рубашками на авеню Клиши. Потом, через год после женитьбы, у него уже было довольно большое дело на Бульварах, и банки помогали ему.

Затем — заурядная история всех дел, лишенных материальной базы: жесточайшие сроки платежей, опротестованные векселя, разные уловки, унизительные хлопоты в конце месяца.

Ничего подозрительного. Ничего нечестного. Но и ничего солидного тоже.

Чета с бульвара Батиньоль задолжала деньги всем поставщикам.

Целых два часа в маленькой конторке покойного, за магазином, Мегрэ терпеливо изучал бухгалтерские книги. Ничего необычного за время, относящееся к преступлению, о котором говорил Жан Ленуар накануне казни, Мегрэ не обнаружил.

Никаких значительных поступлений денег. Никаких поездок. Никаких особых приобретений.

Короче, ничего! Будничные дела! Расследование топчется на месте.

Самой неинтересной была поездка в Морсанг к госпоже Бассо, поведение которой удивило комиссара. Она не казалась подавленной. Невесела — разумеется! Но не в отчаянии! И полна достоинства, которого трудно было от нее ожидать.

— У моего мужа, разумеется, были основания вернуть себе свободу действий.

— Вы не считаете его виновным?

— Нет!

— Однако этот побег… Он не дал о себе знать?

— Нет!

— Сколько у него было при себе денег?

— Не больше сотни франков!

На набережной Аустерлиц — ничего похожего на магазин рубашек. Торговля углем в среднем давала пятьсот тысяч франков. Конторские помещения и склады в идеальном порядке. На воде три баржи. Все это досталось Марселю Бассо от отца; он только расширил дело.

Погода не располагала к хорошему настроению. Как все полные люди, Мегрэ страдал от жары, а до трех часов над Парижем ежедневно висело раскаленное солнце.

После трех небо затягивалось. Начинало парить. Неожиданно налетал ветер. По улицам неслись вихри пыли.

В час аперитива это стало законом: раскаты грома, потом потоки дождя, барабанящие по асфальту, которые пробивают тенты кафе, сгоняют прохожих в укрытие.

В среду, попав под такой ливень, Мегрэ укрылся в кафе Ройяль. Какой-то человек поднялся ему навстречу. Это был Джеймс. Сидел он один за стаканом перно.

Комиссар впервые видел его в городской одежде. Сейчас он куда больше походил на мелкого служащего, чем тогда, в Морсанге, в своем нелепом костюме, и все же что-то странное было в нем.

— Выпьете что-нибудь со мной?

Мегрэ очень устал. Ливень этот часа на два добрых. А еще надо зайти на набережную Орфевр узнать, какие новости.

— Перно?

Обычно он пьет только пиво. Но он не стал возражать. Пил машинально. Джеймс не был неприятным компаньоном, во всяком случае он обладал одним великим достоинством — не был болтлив.

Так он сидел здесь, удобно устроившись в плетеном кресле, скрестив вытянутые ноги, наблюдая за прохожими под дождем и куря сигареты.

Когда появился маленький разносчик газет, он взял у него «вечерку», бегло просмотрел ее и протянул Мегрэ, подчеркнув ногтем заметку.

«Марсель Бассо — убийца торговца рубашками с бульвара Капуцинов — все еще не найден, несмотря на активные поиски полиции и жандармерии».

— А вы что думаете по этому поводу? — спросил Мегрэ. Джеймс пожал плечами, сделал безразличный жест.

— Полагаете, перебрался через границу?

— Далеко он не должен быть. Наверняка скрывается где-нибудь в Париже.

— С чего вы решили?

— Я не решил. Мне кажется… Раз он убежал, значит, у него были свои соображения… Два перно, гарсон!

Мегрэ выпил три и постепенно погрузился в несвойственное ему состояние: опьянением его не назовешь, но и абсолютной трезвостью тоже.

Довольно приятное состояние — состояние расслабленности. Ему было хорошо сидеть на террасе. О деле он думал спокойно, даже с некоторым удовольствием.

Джеймс болтал о всякой всячине. Ровно в восемь он поднялся, проговорив: