Книга Покрывало для Аваддона - Мария Галина

— Рабби Моше?

— Рабби Моше.

— Он был математик, — почти нормальным голосом сказал хозяин, — блестящий математик. И за последние пятьсот лет освоил все тонкости каббалы. Он изучил Зогар. Он постиг Сферот. Для него не было тайн ни на земле, ни на море… Он насквозь пронизал все слои небес. И он, чтоб вы знали, — один из лучших за всю историю потомков Авраамовых специалист в области мнимых чисел.

— Вы хотите сказать, — Августу неожиданно осеняет, — что он вычислил что-то вроде тетраграмматона?

— Тетраграмматон? Абулафия? Это имя Господа и так известно — к чему его вычислять? В застывших областях мира, где время течёт во все стороны сразу, Вечный Первосвященник произносит его под звуки шофара в Вечный день Страшного Суда и серафимы хлопают крыльями в своих заоблачных жилищах… Нет, он вычислил несуществующее имя Бога. Самое страшное, самое могущественное.

— Несуществующее?

— Семьсот двадцать имён доступны людям на земле… А он нашёл семьсот двадцать первое. Привлёк теорию мнимых чисел — и нашёл.

— И..? — услужливо подсказывает Ленка.

— Что — и? Он обрёл полную власть над смертной материей, понятное дело. Он сумел прочесть тайные письмена, он видел Скрижали Завета. Дело о Колеснице и Дело о Творцах были для него так же ясны, как для вас — поваренная книга.

— Я не стала бы так огульно…

— Погоди, — прерывает её Августа, — я не поняла. Зачем при таком удачном раскладе было ложиться в эту могилу?

— А что ещё делать человеку, который может всё? Суетиться? Стоять в очередях за кошерной колбасой? Он подумал-подумал и погрузился во мрак. А вы его потревожили.

— Каким это, интересно, макаром?

— Вы разомкнули запирающие узы. Камешки с могилки смахивали? С надгробной плиты?

Когда тряпками своими по ней шкрябали…

— Чёрт, — говорит Ленка.

— Всё равно не понимаю, — упрямо твердит Августа, — подумаешь, запирающие узы!

Да любой алкаш… расстелил бы газету, камешки смахнул да и уселся бы на плиту, колбасу некошерную резать…

— Алкаш и не заметил бы этой могилы. А человеку учёному камни эти тяжелее плиты надгробной показались бы. А вы, извиняюсь, ни то ни сё. Порождение финансового кризиса. Ползали там, могилку подчищали да ещё и о каббале рассуждали. Может, ещё и какое-нибудь из имён Бога произносили?

— Произносили, — уныло подтвердила Ленка.

— Узы и распались. На краткий миг, но вам хватило. И вот какая-то шикса возьми их в этот миг и смахни.

— Что ему стоило их обратно положить, эти камни?

— Да не мог он, — выкрикнул рабби Барух, и голова его мелко затряслась, — он же ограничен сам в себе. Он упокоился и свои желания запер. Могущество своё он ограничил, понятно, дуры вы безграмотные? Может, там, где касается других, он ещё не утратил силы…

— Так вот зачем он нас преследует, — говорит Августа, — обратно упокоиться хочет…

— Он уж намекал-намекал, — уныло кивает Ленка.

— Откуда же нам знать…

— Мог бы сказать и пояснее, а не напускать на нас кадавров…

— Вы сами виноваты, — хозяин пожал острыми плечами, — он всего лишь извлекал из тьмы на свет ваши страхи и тайные желания… Ибо он достиг небывалого могущества и сумел погрузиться во тьму преисподней и лишил Аваддона его покрывала. Но могущество — это одно, а умение пользоваться им — совсем другое. Чем, скажем, лично вам Лохвицкая так не угодила?

— Да так… — качает головой Ленка.

— Вот именно.

Семисвечник в углу сам по себе вспыхивает тусклыми бледными огоньками, и тень хозяина комнаты начинает стремительно разрастаться.

— Что это? — взвизгивает Августа.

Тёмная занавеска на груде книг начинает шевелиться, в ней образуются движущиеся прорехи. Ленка с ужасом понимает, что то, что она приняла за ткань на деле было живым покровом из сотен тысяч насекомых, которые сейчас стремительно расползаются в разные стороны.

Хозяин взмахивает руками, тень повторяет его движения, точно огромная дрессированная птица.

— Убирайтесь отсюда, — говорит он мощным голосом, и пламя в семисвечниках вздрагивает. — Вон!

Августа стоит, приоткрыв рот и зачарованно глядя на стекающую вниз ручейками массу насекомых.

— Скорее, — шипит Ленка.

Она хватает Августу за руку, и они выбегают из комнаты. За их спиной слышится шорох сотен крошечных ног.

* * *

— Мне стыдно, — говорит Ленка.

Они стоят, облокотившись о парапет, и смотрят на мерцающие внизу огни, на насекомоподобные силуэты портовых кранов, на маяк, вспыхивающий чистым рубиновым пламенем, и вдыхают сумеречный ветер дальних странствий.

— Зримый мир, как камень, — говорит Августа, — белый, чистый, вымытый дождями.

Надёжный. Но стоит лишь его поднять — и там такой клубок червей… Убежище личинок, слизняки, мокрицы… Он извлёк на свет наших мокриц. Мы их прятали-прятали… Понятное дело, что тебе стыдно. Кстати, что такое шикса?

— Нееврейка. Молодая, — уныло говорит Ленка.

— Это он кого же имел в виду?

— Ох, да какая теперь разница!

— Ну, и что нам теперь делать?

Ленка задумчиво бьёт ладонью по низкому парапету.

— Послушай… Он ведь как сказал, этот самый Боря? Ограничил сам себя… Иными словами, он не может действовать напрямую, как бы он ни хотел обратно, в эту свою могилку… Но чужие-то желания он пока выполняет. Так что, если просто взять и захотеть…

Ветер пробегает по чёрным деревьям, и оттого кажется, что дальние огни, просвечивающие меж веток, шевелятся.

— А, — говорит Августа, — поняла.

— Ну, давай! — Ленка притоптывает ногой от нетерпения.

— Желаю, — громко говорит Августа, — чтобы он… э… Михаил Семёнович… Моисей Самуилович… упокоился обратно.

— Рабби Моше…

— Рабби Моше.

— Ну?

— Что — ну? — сердито спрашивает Августа.

— Получается?

— Откуда я знаю…

— Ты плохо желаешь.

— Пожелай ты.

У Ленки от натуги краснеют уши. Потом она шёпотом говорит:

— По-моему, не выходит.

Августа отталкивается от парапета и резко поворачивается к ней.

— Я знаю, почему не выходит! Ты этого не хочешь! Говоришь одно, а думаешь другое. Ты хочешь чуда! Лично для себя! Чтобы как Генриетта!

— Да на кой мне сдался этот чёртов Добролюбов?!