Книга Таинственный сосуд времени - Наталья Николаевна Александрова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Тогда… – я еще раз взглянула на панические сообщения от теток, – вот тут, у Озерков, если мимо проезжать будете… я пешком дойду… тут недалеко…
– Уж ты дойдешь, – проворчала она, – ладно, какой дом?
И остановила машину прямо возле нужного подъезда.
Я не успела открыть дверцу, как у женщины зазвонил телефон. Она покачала головой и пробормотала что-то в том смысле, что уже опаздывает и некогда ей по телефону болтать. Но поглядела все же на экран и ответила:
– Да, Аня, что? Что такое?
Даже мне было слышно, как в трубку тараторил женский заполошный голос.
– Погоди, Аня, не трынди! – жестко сказала женщина. – Говори толком!
И, после того как послушала минуту, она закричала:
– Как ты сказала? Лежит на полу, но дышит? Не трогай его, вызывай «Скорую», а я сейчас еду в Мелихово. Жди! – И она с досадой посмотрела на меня – выходи уж, не мешай!
Так что я поскорее выкатилась из машины.
Стертая нога отказывалась ходить, и только неимоверным усилием воли я доковыляла до лифта.
Простить себе не могу, что сразу не поблагодарила ту женщину! А когда спохватилась, то машины уже и след простыл.
Очевидно, организм мой истратил все силы. Дрожащими руками я нажала кнопку в лифте и потом также кнопку звонка. Послышались легкие шаги, и тетя Нюся спросила, кто там? А у меня не было даже сил, чтобы ответить.
– Да открывай уж! – рявкнула тетя Муся, она полновата и не успевает подбежать к двери раньше сестры.
За дверью слышалась возня, потом дверь распахнулась, и я буквально упала в прихожую, тетки едва успели отскочить.
Дальнейшее я помню плохо. Очевидно, они охали и ахали, потом приволокли меня в комнату и уложили на диван.
Очнулась я от резкого запаха нашатыря, да еще тетя Муся легонько похлопывала меня по щекам.
– Дуся, очнись! Что это еще такое – в обморок падать? В твоем-то возрасте!
Все предметы вокруг обрели былую четкость, и я увидела склонившихся передо мной два лица: одно широкое, с грубовато вылепленными чертами, тети-Мусино, а другое, наоборот, с круглыми, широко распахнутыми глазками, аккуратно подведенными, вздернутым носом и ртом, накрашенным темно-красной помадой. Ротик у тети Нюси такой крошечный, что кажется, будто она надувает губы и сюсюкает, как маленькая.
И голосок у нее тоненький, по телефону всегда за ребенка ее принимают. У тети Муси же голос громкий, низкий, уж как рявкнет, когда разозлится. Она раньше врачом была, практикующим хирургом, зав отделением в детской больнице. Сама говорила, что у нее там все по струнке ходили.
– Ну вот, – удовлетворенно сказала тетя Муся, – в себя пришла.
– Что с тобой случилось? – пискнула тетя Нюся.
– Подожди! Дай ей очухаться! Чаю сладкого принеси!
Тетя Нюся не стала спорить и понеслась на кухню, а вторая моя тетка взялась за дело с огоньком. Она мигом ощупала меня твердыми руками, расстегнула брюки, задрала маечку и, убедившись, что на мне нет особых синяков, подняла вопросительно брови.
– Да все нормально, – я правильно поняла ее выразительный взгляд, – просто…
И замолчала, прикидывая, что я могу теткам рассказать. Получалось, что далеко не все, потому что и сама не понимаю, что же со мной случилось. Однако врать тоже нельзя, тетя Муся мигом меня разоблачит.
– Ну, потом расскажешь… – Тетка понимающе кивнула.
Тут подоспела тетя Нюся с чашкой горячего чая и двумя маленькими пирожными-корзиночками с домашним заварным кремом и смородиновым вареньем. Тетя Нюся обожает печь сладкое, причем все маленькое. Пирожки у нее крошечные, а корзиночки размером со старый пятак, как тетя Муся говорит.
– Дуся не любит сладкий чай, – тараторила тетя Нюся, – а сладкое нужно, чтобы силы поддержать…
Тут вдруг из моих глаз полились слезы, наверно, от стресса. Не помню, говорила я или нет, но у меня никого нет, кроме теток. Они вечно ворчат и воспитывают, и я сбежала, чтобы жить отдельно, но вот по всему получается, что не к кому обратиться, когда у меня неприятности.
От чая и пирожных стало полегче. Тетя Муся в это время осмотрела мою ногу и нахмурилась.
– Воспаление начинается, как бы не загноилось… Нужно немедленно обработать!
– Мне бы помыться… – робко попросила я.
– Ладно, иди уж, только не трогай ногу! Я сама потом…
Стоя под горячими струями, я пыталась придумать, что сказать теткам. И решила сказать все как есть: что этот гад бросил меня ночью одну, обманом высадил из машины, хотя в сложившейся ситуации был виноват только он сам.
И что меня подвез какой-то деревенский мужик на тракторе до заправки, а потом я ничего не помню. Наверно, я там вырубилась на двое суток, а потом очнулась, вышла на дорогу, и там меня подобрала одна хорошая женщина и довезла до города. А телефон разрядился, а на заправке мне позвонить не дали.
На выходе из ванной меня уже ждала тетя Муся во всеоружии. Она долго обрабатывала рану на ноге, вот именно, там была уже не мозоль, а открытая рана, потом даже сделала мне укол антибиотика, потому что нога распухла.
Тетя Нюся в это время сервировала завтрак, и когда я съела омлет с ветчиной, домашний творог и ужасное количество пирожков и пирожных с кофе, который заварила тетя Муся, потому что сестре она такую важную вещь не доверяет, пришлось начинать рассказ.
Пауль погрузил конец стеклодувной трубки в расплавленное стекло, осторожно вытащил трубку из печи. Сверкающая капля переливалась всеми цветами радуги. Пауль начал выдувать ее, пока стекло не остыло и было мягким.
Стеклянная капля надувалась, как бычий пузырь, увеличивалась в размерах, на глазах меняла цвет и форму. Вот она уже превратилась в кувшин…
Удерживая заготовку на весу, Пауль подцепил из печи еще одну каплю, маленькую, почти невесомую, легким движением шпателя превратил ее в ручку и прилепил к кувшину.
Стекло на глазах застывало, приобретая окончательную, завершенную форму.
Пауль много лет, всю свою жизнь работал со стеклом, но до сих пор не мог привыкнуть к тому, как бесформенный сгусток расплавленного стекла на глазах преображается, превращаясь в кувшин, или бокал, или удивительную рыбу.
Он повертел остывающий кувшин, убедился, что в нем нет дефектов, подождал еще немного и отрезал кувшин от трубки, поставил его на полку рядом с другими изделиями.
Кувшин остывал и постепенно приобретал законченность.
Теперь в нем проступал его настоящий цвет – изумрудно-зеленый, с нежными голубыми прожилками.
– Браво! – раздался позади хрипловатый надтреснутый голос. – Великолепно!
Пауль обернулся.
Возле входа в мастерскую стоял незнакомец –
