Книга Сбывшиеся сны Натальи Петровны. Из разговоров с академиком Бехтеревой - Аркадий Яковлевич Соснов

оказалось двадцать две единицы кошачьих, все, кроме апельсиновой мамы, – рыжие, на три четверти голодные коты.

«Сейчас покажу всех», – сказала хозяйка, кстати, милая, интеллигентная работница Эрмитажа, – и потрясла контейнер с сухим кормом. Боже мой! С потолка, из-под кровати (казалось, из-под пола) – отовсюду посыпались рыжие коты с бо́льшими или меньшими белыми галстучками, более или менее смелые. Совсем трусливые (Ванечка – перехватил зернышки и бежал), парочка храбрых, ждущих еще еды. Мне понравился один из них, с каким-то греческим именем, что-то вроде Теодоракис (не ручаюсь, прошло около семи лет). «Уже отдан девочке больной…» Второй из храброй пары потянулся ко мне сам – Тимофей, Тим. Мой Тим… И теперь я знаю, какой может быть Кошка, если она полюбит.

Эта Кошка – конечно, не кошка, а он, Тим. Он пережил у меня в доме буквально ненависть двух аборигенок, садившихся по обе стороны его миски и сверливших его сверкающими глазами: Чапиного сына съели собаки, нам никто не нужен взамен, ты чужой, уходи. Сейчас он один. В городской квартире он меня сопровождает повсюду, знает, что в ванной возможны нелюбимые мокрые обтирания, – и все равно идет. Идет днем и, если я встаю ночью, идет ночью. Спит чаще всего в кресле, на розовом новозеландском мехе рядом со мной, а если у меня что-то болит, идет лечить. Когда меня в постели нет, забирается под покрывало, уступает мне место в моем кресле, если я прихожу к программе «Время», и переходит ко мне на руки. Обходит гостей, даже тех, кто боится испачкаться в шерсти, мурлычет для них и возвращается ко мне, и каждое утро до одевания должен получить свой заряд на день – мою уже традиционную ласку. Тут он безапелляционен. Ничто не должно помешать, и уж мурлычет совсем особенно – для меня. Он – Мой Кот. На даче, когда он проводит там кошачий отпуск, спит только на моей кровати. И, в отличие от городской квартиры, аутичен. Когда я приезжаю, сначала не верит в свое счастье, потом прилипает ко мне, и если в городе он меня все-таки отпускает, то здесь провожает до машины и ложится под колеса: «Не уезжай!..»

Понимает ли он слова так, как понимают собаки? Честно скажу: думаю, что меньше. У котов, в отличие от показушных собак, есть свойство – подождать, помолчать, посмотреть, что из этого выйдет… Кошки – анархистки, как говорил мой большой друг, известный физиолог Грей Уолтер; кошки гуляют сами по себе, как писал Киплинг. Это все верно, но если кошка (кот) вас полюбит, она (он) ходит за вами и с вами. Одна очень злая женщина как-то мне сказала: «Ненавижу кошек, они расслабляют, делают меня доброй».

В Петербурге появились полчища крыс. Прав был Акимушкин[6], крыс извести нельзя, все наши ядовитые шарики работают против нас, наших детей и наших животных. Возьмите в дом котенка. Ребенок будет расти добрым. И никогда не будет одиноким, даже если мама на работе. А крысы от вас точно уйдут.

Я часто в четырех стенах. За письменным столом, с бумагой, ручкой – и с Тимом, который любит погулять по бумаге, когда я начинаю писать что-то заново, пока не сдастся. Тогда сидит рядом на том же столе. Он знает, что у меня болит. И я думаю, знает, что мне нужна моя работа.

Не забывайте свои вещи: О Фрине, лягушке, «Вакханке» и др

Вы мне показывали домашнюю фотографию мамы рядом с необычной скульптурой.

Это Фрина, греческая натурщица. Белая гипсовая статуя очень красивой женщины, в полный рост. Папа где-то ее высмотрел, но момент, когда она «вошла в дверь», я не уловила. Папе казалось, что она, особенно в профиль, похожа на маму. У мамы действительно был дивный профиль. Но Фрина в белом варианте у нас прожила недолго. Папа захотел, чтобы она превратилась в статую из другого материала, и к нам пришел художник. Часть времени он рисовал мамин портрет, как сейчас помню, с парчовой повязкой на волосах, мама изнывала, позируя ему очень неохотно. (Я уже говорила: у нее были красивые каштановые волосы, чуть-чуть вьющиеся – не знаю, откуда взялась повязка, наверное, подарил папа, ему нравились такие не совсем стандартные вещи.) И тот же художник покрасил Фрину в черный цвет. Но она не выглядела черной, потому что во всех местах, куда падал свет (а свет падал сверху), была покрыта позолотой – видимо, сусальным золотом. Создавалось полное ощущение, как будто в темноте стоит золотая статуя. Это очень интересный эффект, больше я ни разу в жизни не видела таких – черных с позолотой, только у нас.

Много лет спустя мы с Андреем пришли в эту квартиру, где когда-то жили. И Святослава взяли с собой. Не очень мы были там нужны, но через каких-то знакомых нам разрешили. Фрины уже не было, и спросить о ней было не у кого, новые хозяева не первыми после нас туда вселились. Квартира после перепланировки стала чужая, от Фрины остался пьедестал – видно, с ним труднее было справиться, чем со статуей.

А зачем вы туда отправились?

Есть стихотворение «Никогда не возвращайся в прежние места». Наверное, это правильно, но меня всегда тянуло навестить квартиру, которую мы покинули детьми. Хотелось из неустроенности (жила после войны в тесной комнате) вернуться туда, где было просторно, уютно и красиво; картины на стенах, много маленьких статуэток: на рояле, на столиках, на специальных подставках в углах комнат. И Фрина в прихожей.

Но вот лягушку вам удалось сохранить.

Да. Говорят, эту лягушку привез Владимир Михайлович на лошадях из Ниццы. Так это или нет, история умалчивает. Я просто принимала это на веру. Лягушка тоже стояла у нас в прихожей, под столиком для перчаток. Там было несколько достопримечательностей. Прямо перед входом – голова зубра; Фрина – справа у входа в коридор; угловая, в полторы стены вешалка для пальто, с отделениями для шляп, для галош и другой обуви. Она удачно вписывалась в интерьер, видимо, на заказ делали. А над ней висела картина, которая мне очень нравилась, хотя отец объяснял, что ее нельзя считать полноценным произведением искусства. Картина называлась «Маскарад» – женщина в маске в окружении других масок. Плюс черный дубовый шкаф с папиной научной литературой, рядом с ним кресло, тоже мореного дуба. К шкафу нас не подпускали: папа ценил порядок и подозревал не без оснований, что мы можем его нарушить. Это была всего-навсего прихожая!

Часть вещей у нас формально конфисковали, остальное просто забрали и