Книга Негры во Флоренции - Ведрана Рудан

— Мама, — сказала мне дочь, — когда ты в больнице, ты просто другой человек. Ты одна такая, кому в больнице лучше, чем дома.

— У меня болит спина, они мне делают массаж, — сказала я, — поэтому мне здесь лучше, чем дома.

Я не сказала: «Если мне в больнице лучше, чем дома, то это кое-что говорит о моем доме».

Не люблю ссориться со своей дочерью, я почти никогда не говорю ей: «Весь дом на мне, пока ты в Италии, я готовлю твоим детям пасту болоньезе, хотя уже в том возрасте, что это они должны были бы готовить мне еду, когда тебя нет. Я отдала вам свой дом, я все вам отдала, и теперь я для вас бремя, но не могу же я живая сойти в могилу, если бы могла, сошла бы». Всем старикам время от времени следовало бы быть патетичными и наполнять свои старческие глаза влагой. Я никогда не упоминаю о ее муже, который целыми днями сидит у себя в комнате, курит и смотрит перед собой. Я видела, как он смотрит перед собой, потому что как-то раз я зашла в его комнату, думала, что там никого нет, хотела поменять ему постельное белье, он сидел возле окна и смотрел на стену дома через дорогу, он не слышал, что я вошла. Он молодой, конечно, легче всего курить и смотреть перед собой, нам тоже после войны нелегко было, но мы не курили и не смотрели перед собой, мы работали в стройотрядах, строили железные дороги и шоссе. Когда у моей подруги, товарища Анны, арестовали и отправили на Голый остров мужа, от нее потребовали развестись с ним. Она отказалась. Однажды, скорее всего это было в сорок девятом, я ее видела, она подметала проспект Маркса и Энгельса. Было шесть часов утра, товарищ Анна подметала улицу дворницкой метлой, а ведь она была преподавателем университета.

— Как ты, товарищ Анна? — спросила я товарища Анну, хотя могла бы просто пройти мимо, ничего не спрашивая: с женами информбюровцев[6], которые отказались развестись со своими мужьями, разговаривать не рекомендовалось. И тем не менее я спросила: — Как ты, товарищ Анна?

Товарищ Анна подняла взгляд от проспекта Маркса и Энгельса. Сказала мне:

— Хорошо. Сегодня я пришла в три часа утра, поэтому мне досталась самая лучшая метла. Когда метла хорошая, мести легче.

Ее покойный муж был профессором университета, а сама товарищ Анна была преподавателем, и она подметала проспект Маркса и Энгельса, который сейчас называется проспект Освобождения, и никогда, никогда не впадала в депрессию. Она жива, мы с ней разговариваем, когда она мне звонит. У нее прекрасная дочь, преподавательница, хорошо зарабатывает, пенсию у нее не отбирает, товарищ Анна может звонить по телефону сколько ей угодно. Вот мы берем за границей кредиты и платим иностранцам, чтобы они нам строили дороги. А после освобождения, я имею в виду настоящее освобождение, мы всё строили сами, да еще пели Слава, слава труду. Если бы моему зятю кто-нибудь дал в руки лопату, у него бы вся его депрессия испарилась. Сейчас у всех депрессия и все больны раком. Когда какая-нибудь подруга моей дочери заболевает раком, а они все больны раком, моя дочь говорит: «Боже милостивый, рак одних только молодых и косит». Забывает, что молодой она была давно, пятьдесят лет не молодость, но я знаю, что она хочет этим сказать. Она хочет сказать, что логичнее было бы, если бы рак был у меня, потому что мне восемьдесят. Но я никогда не переживала стрессов, не курила, не пила, не глотала антибеби-пилюли, не делала аборты, а все это факторы риска. Тяжело жить в окружении людей, которые только и ждут, когда ты подохнешь. Сейчас мне вдруг пришло в голову: а вдруг это тоже фактор риска? Тогда выходит, я из-за этих гадов жизнью рискую!

Я ей так никогда и не сказала: «Вы все поставили на одну карту, на Каддафи, а Каддафи, теперь мы это знаем, террорист. Это вам Божья кара, не важно, что никто из вас в Бога не верит, он наказывает и неверующих».

Я вам не говорила, я нос вытираю настоящими носовыми платками, из хлопка. «Бабуля, почему ты не пользуешься бумажными платками?» Как ответить на этот вопрос? Дело в том, что я им противна. Поэтому я свои платки вывариваю, когда никого нет дома, добавляю немного стирального порошка для белого и кипячу в кастрюле, в которой варю спагетти. Потом нужно как следует ее отмыть, они все время едят спагетти, не хотелось бы, чтобы из-за остатков стирального порошка у них был понос. Потому что мыть унитаз, и внутри, и под сиденьем, придется тоже мне. Они меня пока не раскрыли. А как еще я могу прокипятить носовые платки, если нет подходящей емкости? Не могу же я стирать свои носовые платки с их белым бельем. Вот сейчас Шило прыгает по кухонной мебели, а ведь знает, что нельзя, они ему не разрешают. Вылизывает все чашки и кастрюли, не буду его гнать. Кто я такая, чтобы призывать к порядку Петара Крешимира? Это я ради вас назвала его Петаром Крешимиром, вообще-то я зову его Шило. Пусть полижет их чашки, и если они заболеют потом болезнью кошачьих царапин, то у них из тела повылезут все лимфатические узлы, я знаю про один такой случай, я им про этот случай рассказала: не впускайте кота в дом, у вас повылезут лимфатические узлы. Без толку. Петар Крешимир сейчас разлегся в большой миске для салата. У меня своя мисочка для салата, в нее он забраться не может, я не хочу, чтобы у меня из тела повылезли лимфатические узлы. Кто станет за мной ухаживать, никто. Теперь Петар Крешимир царапает лапой красный искусственный цветок мака, у нас полный дом искусственных цветов.

— Это безвкусица, — сказала я, — как будто мы на кладбище.

А они как глухие.

— Мама, это цветы из натурального шелка, это не кич.

Как бы то ни было, шелковый красный мак перестал быть таким, каким был, Петар Крешимир поглядывает на меня, но наказывать я его не собираюсь. Он король, ему можно все что угодно.

(Вы думаете, что я отступила от какой-то темы? Внук мне сказал: «Бабуля, не переживай, нет никакой темы».)

Сейчас Петар Крешимир облизывает маленькую кастрюльку, в которой они по утрам греют молоко, лижи, лижи, мерзкое животное! Разносчик глистов! Когда мы дома с Петаром Крешимиром одни, я кладу его еду в мисочку и впускаю на балкон соседского жирного рыжего кота. Толстяк с жадностью набрасывается на еду. Петар Крешимир смотрит на меня и ждет помощи, негодяй. Когда рыжего поблизости не видно, я кладу Петару Крешимиру в мисочку холодную еду, а рядом ставлю стакан с подслащенной водой, чтобы налетели осы. Еще ни разу ни одна его не укусила, но это не значит, что так будет продолжаться вечно.

Один мой боевой товарищ сказал мне, что у него есть один боевой товарищ, который был знаком с товарищем Тито еще до нашей войны. Тот товарищ сказал моему боевому товарищу:

— Миро, этот наш товарищ Тито вовсе не тот Тито, этот Тито не настоящий Тито.

Это шепнул мне товарищ Миро десять дней назад, когда я рассматривала махровый халат на рынке, просто рассматривала.