Книга Марь - Татьяна Владимировна Корсакова

глазами, а потом вдруг сказал:

— Это она, тетушка.

— Глупости не говори! — прикрикнула на него баба Марфа и даже замахнулась полотенцем. — Ты посмотри на нее! Посмотрел? Нет в ней ничего этого! Ни капельки нет! Все. — Она устало опустилась на лавку и продолжила уже спокойно: — Помог мне — за это спасибо. А дальше не лезь. Сама разберусь!

— Они придут. — Серафим перешел на громкий шепот, словно так сидящая в метре от него Стеша не сможет его услышать. — Я слышал.

— Никто не придет! Ты плохо слушал. С голодухи или от усталости.

— Я хорошо слушал! — Серафим встал из-за стола. — Она почуяла.

— Не могла она ничего почуять! Спит она еще. — Баба Марфа покачала головой.

— Не спит. Ты сама знаешь, что просыпается.

— Кто? — спросила Стеша. — Про кого вы сейчас говорите? Кого вы там слушали?

— Не твоего ума дело, — цыкнула на нее баба Марфа, но не зло, а как-то безнадежно-устало.

— Вы к кому ходили? С кем разговаривали?

— Мы не разговаривали. — Серафим попятился к двери. — Мы слушали.

— Кого?

— В следующий раз я вырежу тебе змейку.

— Не нужна ей змейка! — Баба Марфа погрозила ему пальцем. — Домой ступай, пока светло!

— А мне нестрашно. — Серафим пожал плечами. — Меня они не тронут. Ты же знаешь, тетушка.

— Они, может, не тронут. А вот я сейчас точно розгами отхожу!

Баба Марфа многозначительно посмотрела в угол, где стояла прислоненная к стене метла. Та самая, которой она разметала останки несчастного снеговика. Прутья этой метлы могли запросто сойти за розги. Ведь и в самом деле похожи! И с бабы Марфы станется: нет у нее ни души, ни сердца!

— Все равно уже поздно, — сказал Серафим и улыбнулся печальной улыбкой.

— Не поздно! Чужого не брала, своего не отдавала!

Баба Марфа испытующе посмотрела на Стешу. И под взглядом ее по-цыгански черных глаз Стеша поежилась. Ноги, уже почти согревшиеся в толстых шерстяных носках, снова закололо тысячей ледяных иголок, а по спине скатилась капля пота.

Глупости это все! Глупости и мракобесие! Сидят тут в своем болоте, словно сычи, света белого не видят, про цивилизацию слыхом не слыхивали! Дремучие люди! Как жаль, что им с Катюшей больше некуда деваться! Потому что дремучесть и суеверия, похоже, заразны, как ветрянка. Потому что нужно быть очень рациональной и очень здравомыслящей, чтобы не заразиться этой болотной гнилью. Чтобы остаться в своем уме.

Баба Марфа вышла на крыльцо вслед за Серафимом, а Стеша осталась в доме, наблюдала за происходящим из окна. Серафим шагал широко, смешно и неуклюже вскидывая ноги. Совсем как аист. Стеша видела аистов в далеком детстве, мама показывала. От мыслей о маме снова заныло в груди. Стеша отошла от окна, села обратно на стул. Баба Марфа вернулась не сразу: какое-то время она стояла на крылечке, то ли наблюдая за Серафимом, то ли обдумывая какие-то свои мысли.

Ужинали молча. Катюша играла со своей птичкой. Стеша ничего не спрашивала. Баба Марфа ничего не рассказывала. А ночью пришли незваные гости…

В дубовую дверь ударили с такой силой, что она содрогнулась. Стеша испуганно взвизгнула и отскочила в сторону. Сердце билось в груди часто и испуганно. А еще громко. Так громко, что стук его наверняка был слышен с той стороны.

— Кто это, бабушка? — спросила она сдавленным шепотом. — Это немцы? Они же сейчас выломают дверь!

— Не выломают. Отойди!

Баба Марфа метнулась к кладовке, а через пару секунд вернулась с каким-то непонятным белым предметом в руках. Оттолкнув Стешу к себе за спину, она насадила предмет на вбитый в дубовую доску крюк. В этот самый момент стук прекратился, а звериный вой усилился. Или это был не звериный вой? Может быть, так странно и страшно завывал ветер?

Стеша стояла, прижав ладони к груди, стараясь унять биение сердца, вслушиваясь в доносящиеся извне звуки. Звуков больше не было: ни стука, ни воя. Все затихло.

— Они ушли?

Зачем им было уходить, когда можно было просто разбить окно?! Разбить окно, выломать раму, пробраться внутрь. Или просто поджечь дом и выкурить их, как лис из норы. Старую лису, молодую и маленького лисенка.

Дым уже заползал в щель под дверью, заворачивался серыми змеями вокруг босых Стешиных ног. Запахло гарью. Вот и все…

— Бабушка, что нам делать? — Стеша обернулась к бабе Марфе.

Та ничего не ответила. Она смотрела прямо перед собой и что-то едва слышно шептала. Молитву? Заговор?

Нельзя стоять вот так! Нужно что-то делать! Нужно убедиться, что с Катюшей все в порядке, что она не проснулась и не испугалась. Стеша на цыпочках вернулась в комнату.

Катюша спала в той же позе, свернувшись калачиком и, как в кокон, завернувшись в жаркое ватное одеяло. Стеша вздохнула с облегчением, погладила сестру по голове. А потом не выдержала, подошла к окну, осторожно отдернула занавеску.

С той стороны стоял человек. Он стоял очень близко к окну: казалось, что их со Стешей не разделяет даже тонкая и ненадежная преграда из стекла. Стоял и смотрел. Нет! Он не мог смотреть! Не было у него глаз! Вместо глаз у него были черные дыры. А на дне этих дыр тлели уголья, и серый дым просачивался из них наружу, клубился вокруг лысой головы, вырывался вместе с языками пламени из раззявленного в немом крике рта.

Стеша бы тоже закричала: заорала в голос, отползла в самый дальний угол! Если бы была одна. Если бы Катюша не спала всего в нескольких метрах от нее. Вместо этого Стеша схватила со стола складной ножик. Тот самый, которым хвастался Серафим. Ножик удобно и успокаивающе лег в ладонь. Стало вдруг совершенно ясно, что им можно вырезать не только деревянных птичек, но и черные, обуглившиеся до головешек сердца незваных гостей. Пусть только сунутся! Пусть только посмеют обидеть Катюшу!