Книга Капитали$т: Часть 3. 1989 - Деметрио Росси

Не знаю. Может быть. А может и нет.

— Расскажешь?

Я улыбнулся грустно.

— Нет, не расскажу.

— Ну и не рассказывай, согласилась она. — Зайди за мной через час.

— Зайду! — сказал я.

Мы едем по городу. Болтаем о том, о сем. Город снаружи сер и неуютен, хоть и лето, фонтаны, розы в клумбах… Все это украшательство кажется каким-то ненастоящим и даже неуместным.

Очередь у ликеро-водочного. Очередь у мебельного. Очередь у промтоварного. Очередь, как обязательный атрибут пейзажа, особенно вечером. Товаров нет, потому что товарищам директорам невыгодно отправлять товар в торговую сеть, гораздо выгоднее продать созданному при заводе кооперативу. А товарищам торговым работникам не выгодно выкладывать товар на прилавок и продавать населению. То же мясо выгоднее и удобнее продать хозяину шашлычной с черного хода. У нас как всегда, думаю я мимоходом. Залезть на елку и не поцарапаться, без трусов и с крестиком… Оставили государственные цены и почти разрешили почти свободный рынок. Естественно, товар при таких условиях если и дойдет до потребителя, то в минимальном количестве. В сто раз выгоднее этот товар продать по более высокой рыночной цене, а в идеале — за границу… Но у нас — вот так. Чтобы и рынок, и фиксированная госцена. Чтобы быть беременной, но немножко.

Очередь за водкой гротескна и величественна. Все прочие очереди, включая очередь за сахаром и железнодорожными билетами — и в подметки ей не годятся. Очередь за водкой не вмещается в магазине, она нервно извивается, заполняя собой улицу, и похожа на какой-то чудовищный инопланетный организм.

— Мда… — говорю я задумчиво, когда мы все же проехали монструозную водочную очередь

— Ужас, — соглашается она, и тут же поправляется: — Но есть же и хорошее! Не только ведь это, есть же и хорошее…

После сегодняшнего общения с Петром Петровичем мне кажется, что ничего хорошего в мире нет. Только очередь за водкой.

— Например? — спрашиваю я.

Она моментально оживляется.

— В «Юности» Владимира Войновича печатают! Роман о солдате Иване Чонкине! Читал⁈

— Читал, — киваю я. Она смотрит на меня торжествующе.

— Ну вот! Раньше никогда такого не было…

— Да, — говорю я, — дефицит материальных ценностей компенсируется доступностью ценностей духовных.

— Ты зря иронизируешь! Водка, колбаса и все остальное — это появится. Ну пусть еще год или два, но все в конце концов придет в норму!

— Через два года — обязательно, — безразлично говорю я. Впрочем, действительно, колбаса с водкой и прочим к девяносто второму появятся. Правда, доступность этих прекрасных деликатесов будет все равно невысокой, но уже в силу цены…

— Что у тебя случилось⁈ Рассказывай! — требует она.

Я пожимаю плечами.

— Ничего особенного. Нормальная нравственная дилемма. Один не очень хороший человек предлагает заработать большие деньги с ним в компании. Пока что во мне борются брезгливость и жадность. И пока у них боевая ничья.

— Этот не очень хороший человек — преступник? — спрашивает она. Лицо у нее очень серьезное.

Я пожимаю плечами. Преступник ли Петр Петрович? Черт его знает… С точки зрения советских кодексов — преступник. С точки зрения нравственности… здесь все сложнее. Сам для себя, по всей видимости, Петр Петрович решил, что ограбить тех, кто ограбил родное государство — не зазорно. Впрочем, он может быть и вовсе не склонен к какой-либо рефлексии.

— Смотря как посмотреть, — говорю я. — Я не судья, чтобы признавать преступником. Для меня это человек, с которым я не хотел бы иметь дела. Но, кажется, придется.

— И на кону действительно большие деньги? — спрашивает она.

— Действительно большие.

— Знаешь… — говорит она серьезно. — Я бы выбрала деньги.

— Да, да, я читал, — улыбаюсь я. — Это у Пушкина было же: «Плюнь да поцелуй злодею ручку»…

— У большинства, — говорит она, — даже возможности такой нет — выбирать. А большие деньги… почти никто и не видел, как они вообще выглядят!

Я улыбаюсь и говорю:

— Поехали ко мне…

На следующий день с утра мне позвонил отец:

— Заедь.

Это означало, что заехать нужно как можно быстрее, лучше — сию секунду. Телефонные разговоры отец недолюбливал, считал телефон большим злом и предпочитал общение глаза в глаза.

Я завез Леру в институт к началу первой пары, а сам отправился к родителям.

Родители за последний год сильно сдали. Особенно отец — что-то в нем надломилось, он будто ко всему потерял интерес, расклеился… Обычно он пропадал на работе с утра и до позднего вечера, а сейчас старался пораньше вернуться, чтобы сидеть с газетой в кресле или смотреть телевизор…

— Совсем редко бывать стал, — упрекнула меня мать. Я виновато развел руками:

— Работа и учеба… Дел невпроворот!

— То-то ректор говорит, что в институте тебя совсем не видят… — укоризненно сказала она.

— Ректор преувеличивает, — улыбнулся я. — Отец у себя?

— У себя. — Она махнула в направлении кабинета.

Отец еще только собирался на работу — как известно, начальство не опаздывает, но задерживается. Он был хмур, как это бывает по утрам с любым нормальным человеком, но при этом — настроен доброжелательно…

— Приехал? Садись. Рассказывай, что у тебя нового.

Я уселся в кресло и с некоторым недоумением посмотрел на отца.

— У меня все нормально, — сказал я, стараясь, чтобы голос звучал как можно увереннее.

— Да? — спросил он недоверчиво. — А почему Николай тобой интересуется?

— Николай?

— Да, Николай Николаевич, полковник.

Да, Николай Николаевич — старый отцов товарищ и начальник городской милиции, время от времени выручал нас. Начиная от давней истории, когда мы случайно попали под раздачу во время показательной борьбы с видеосалонами и заканчивая «спуском на тормозах» дела наших друзей-штангистов. Что характерно, старый мент был совершенно равнодушен к деньгам, но отблагодарить мы его все равно смогли — презентовали милицейскому управлению компьютер. Который, как и полагается, стал памятником себе — с работой на компьютере у сотрудников не ладилось.

— В каком смысле — интересовался? — спросил я.

Отец пожал плечами.

— Понятия не имею. Попросил передать, чтобы ты подъехал к ним, в управление. Вот, я передаю. И заодно интересуюсь — чего натворил? Лучше сразу мне скажи. Такие вещи лучше сразу…

— Да ничего я не творил! — возмутился я. — Да если бы я