Книга Александр Яковлев. Чужой среди своих. Партийная жизнь «архитектора перестройки» - Владимир Николаевич Снегирев

написана руками молодежи, честными и чистыми руками, а теми, которые где-то, когда-то увидел Н. Погодин.

Автор пьесы погнался за сенсацией, собрал фактики, соорудил сомнительные ситуации и попытался выдать это за правду жизни. А для вящей убедительности именовал свое сочинение «героической комедией», хотя в нем нет ничего ни героического, ни комедийного, а есть одна фальшь.

Журнал «Новый мир» напечатал эту пьесу, детский театр поставил ее, Московская студия телевидения показала и порекомендовала спектакль для старших школьников, наконец, редакция «Комсомольской правды» напечатала хвалебную рецензию о спектакле, что, по моему мнению, является ошибкой[17].

В конце своей записки Яковлев предлагает не только изъять клеветническую пьесу «Мы втроем поехали на целину» из репертуара театров, но и поручить газете «Правда» выступить с рецензией на спектакль и пьесу, а президиуму Союза писателей разобраться с обстоятельствами опубликования указанной пьесы и доложить ЦК КПСС.

Рецензия была направлена руководству в конце декабря 1955 года, а уже 9 января 1956-го на этот сигнал оперативно отреагировал Отдел культуры ЦК в лице его заведующего Д. А. Поликарпова: сделаны необходимые замечания Министерству культуры СССР, Центральному детскому театру и драматургу Н. Погодину. Опубликование пьесы в журнале «Новый мир» и положительная рецензия на спектакль, напечатанная в газете «Комсомольская правда», подверглись критике в редакционной статье газеты «Правда»[18].

Справедливости ради, надо сказать, что на судьбе самого драматурга приведенный эпизод никак не сказался, более того, спустя несколько лет Николай Погодин был удостоен Ленинской премии и до конца жизни оставался в обойме признанных и почитаемых в СССР литераторов.

А что же Николай Федорович думал о «рецензенте» из ЦК? Счел его типичным партийным ретроградом? Чиновным конъюнктурщиком? Впрочем, может быть, ничего подобного и не думал, потому что сам был не без греха, живо откликался на главные социалистические веяния, а Ленинскую премию получил за трилогию о Владимире Ильиче.

В эти годы, по собственному признанию нашего героя, он если и проявил себя как-то, то исключительно в рамках дозволенного. Исправно ходил на работу, просиживая в ЦК «от и до» с перерывом на обед. По выходным, случалось, выезжал с семьей в загородный цековский пансионат, где такие же, как он, инструкторы, ответорганизаторы и консультанты чинно прогуливались по лесным дорожкам, а из развлечений позволяли себе бильярд, шахматы и городки. Он не совершил ни единого героического поступка, не вылезал вперед других с инициативами, помалкивал на партийных собраниях, в нужных местах аплодировал, а если требовалось кого-то осудить, то без сомнений осуждал. Верный солдат партии, ее надежный служака.

Он вел себя так, потому что сразу усвоил: только такое поведение обеспечит ему сохранность в аппарате, а если повезет, то и продвижение по службе.

Было ли это проявлением карьеризма, порочным желанием любыми способами сохранить место «у корыта»? Кто-то скажет, что да. Но на мой взгляд, а я самым дотошным образом отследил жизнь своего героя от рождения до смерти, прочел все написанное им и почти все написанное о нем, поговорил с десятками людей, знавших его, так вот, по моему глубокому убеждению, Александр Яковлев вплоть до конца 60-х лишь готовился к той жизни, которая сделает его знаменитым, к тем поступкам, о которых будут говорить все — одни с нескрываемым восхищением, другие с гневом.

Разумеется, вначале это был совсем неосознанный процесс: парень из ярославской деревни, не очень грамотный, совсем не интеллигентный, с комплексом пожизненной хромоты (а ведь молодой, за девками ухаживал!), он много и упорно учился — в пединституте, в Высшей партийной школе, в Академии общественных наук. И одновременно с накоплением знаний приходило понимание окружающей жизни. Возникали вопросы, порой мучительные, страшные, такие, которые никому не задашь.

До поры хранил их при себе. Придет время — и он найдет ответы на них, щедро поделится этими откровениями со всеми нами. Но пока надо держать рот на замке. Быть тихим и исполнительным. Проводить линию партии на том участке, который ему поручен. Если это Отдел школ, значит, внимательно отслеживать школьные учебники на предмет их соответствия текущей политике КПСС, смотреть за кадрами в Минпросе, реагировать на сигналы с мест — все ли ладно с преподаванием, с дисциплиной учащихся, с материально-технической базой учебных заведений?

Если и испытал он в то время какое-то потрясение, то благодаря ХХ съезду КПСС и секретному докладу на нем Н. С. Хрущева, посвященному разоблачению культа личности и сталинским репрессиям.

По воспоминаниям Александра Николаевича, этот съезд, как и все другие подобные форумы коммунистов, вначале проходил по обычной схеме: докладчики выходили на трибуну, рапортовали об успехах вверенных им парторганизаций в деле строительства коммунизма (увеличение надоев молока, прирост сельхозпродукции, новаторство в науке, рекорды в добыче угля и пр.), обязательно подчеркивали ведущую роль КПСС, клялись в верности вождям, костерили на чем свет американский империализм.

Яковлев не был делегатом, но посещал заседания, как лицо приглашенное сидел на балконе.

И вот 25 февраля 1956 года, заключительное заседание. Еще на входе в Кремль бросились в глаза необычно суровые меры по режиму допуска: офицеры КГБ придирчиво проверяли мандаты делегатов и приглашения, просили предъявить партийный билет, сверяли фамилии с имевшимися у них списками. Накануне Яковлеву шепнули в отделе: заседание будет закрытым и проходить вне повестки дня. А что, почему — этого никто сказать не мог.

То, что произошло потом, буквально вывернуло его наизнанку. От испытанного тогда шока он не мог избавиться еще долго.

Никита Сергеевич на трибуне. Выслушав положенную ему по заведенному ритуалу порцию аплодисментов, поднимает руку, прося тишины. Председательствующий уже объявил название его доклада — «О культе личности и его последствиях». Хрущев начинает свою речь, явно волнуясь. Но постепенно обретает уверенность, неоднократно отступает от напечатанного текста, импровизирует… В зале стоит гробовая тишина. Ни привычных оваций, ни шепотка, ни скрипа кресел. Все ошеломлены тем, что слышат.

Многие из сидящих в этом зале, возможно даже большинство, являлись не просто свидетелями зарождения и расцвета культа личности Сталина, а активно участвовали в возвеличивании вождя, свято верили в его непогрешимость, были убеждены в том, что только так и не иначе может совершаться великое дело строительства социализма.

«А Хрущев приводил факт за фактом. Один страшнее другого. Уходили с заседания, низко наклонив головы. Шок был невообразимо глубоким. Особенно от того, что на этот раз официально сообщили о преступлениях „самого“ Сталина — „гениального вождя всех времен и народов“»[19].

В последующие дни Яковлеву стало ясно, что подавляющая часть работников партийного аппарата отрицательно отнеслась к докладу Хрущева, хотя открыто никто такого не говорил: