Книга Кафе на вулкане. Культурная жизнь Берлина между двумя войнами - Франсиско Усканга Майнеке

пока официанты стояли со скрещенными на груди руками около стойки. Такой была политика кафе на протяжении долгого времени. Только в крайних случаях – например, если клиент проводил целый день с одним-единственным напитком – могло случиться, что ему указывали на выход. В таких ситуациях Фиринг, не привлекая внимания, ставил рядом с чашкой табличку с недвусмысленной надписью: «Просим вас покинуть заведение, расплатившись по счету. И больше в него не заходить». Швейцар Нитц следил за тем, чтобы «депортированные» не заходили в кафе, не сделав нового заказа. Однако такое случалось в очень редких случаях и, кроме того, обычно новый заказ не заставлял себя долго ждать. Бруно Фиринг обладал терпением и имел доброе сердце.

При всем этом остается парадоксальным тот факт, что Эльза Ласкер-Шюлер и ее богемная свита оказались в здании, построенном в честь Священной Римской империи германской нации. Именно здесь, в стенах, все еще источавших затхлый дух вильгельмовской эпохи, зарождался художественный и литературный авангард юного века. Конечно, чтобы это свершилось, еще должно было пройти какое-то время. Сначала нужно было преодолеть фатальный 1923 год, в котором у авангардных художественных и литературных кругов была одна забота: галопирующая инфляция. Также можно предположить, что, как и во всем Берлине, разговоры в «Романском кафе» долгие месяцы крутились вокруг финансов: денег, которых не было даже у тех, кто приходил с бумажниками, туго набитыми купюрами.

Как в «бассейне для пловцов», так и в «бассейне для не умеющих плавать», клиенты рассказывали друг другу истории и забавные случаи, которые ходили и по городу. Например, что многие врачи принимали оплату только натурой: десяток яиц за прием, пару колбас и ящик дров за то, чтобы удалить гланды. Некоторые торговцы отказывались от ценников на продукты, поскольку цены менялись каждые несколько часов. Почти прекратились кремации, потому что слишком подорожал уголь, а самой популярной моделью гробов стал гроб уменьшенных размеров. Из уст в уста передавалась также история об одной паре, которая продала дом, чтобы переехать в Соединенные Штаты, но, когда они прибыли в гамбургский порт, оказалось, что их денег больше не хватает ни на билеты на корабль, ни даже на обратный путь в деревню, где у них больше не было дома. Популярна была история и о человеке, который пришел в кассу театра с сотней миллионов марок в мешке, а в кассе ему ответили, что билет теперь стоит миллиард. И о влиятельном техасце, который скупил весь Берлинский филармонический оркестр, положив директору на стол стодолларовую купюру. И о клиенте, который пришел в бар, выпил два пива по пять тысяч марок каждая и получил счет на четырнадцать тысяч: «Если бы вы попросили счет сразу… – извинялся владелец за стойкой, – за это время цены успели вырасти». И о семье, которая, оставшись на выходных без еды, пошла в лес искать грибы; девять из них отравились и умерли. Судачили и о почтовом служащем, который открывал письма, приходившие из-за рубежа, и оставлял себе купюры: ему удалось собрать тысячу семьсот семнадцать долларов, тысячу сто два швейцарских франка и сто четырнадцать французских – сумма, которой хватило, как он признался на суде, чтобы купить два дома и подарить фортепиано своей невесте; остаток он пожертвовал церкви, чтобы успокоить свою совесть.

Все эти истории и забавные ситуации рассказывали и в «Романском кафе». Однако самым популярным был случай, который произошел непосредственно там: один из клиентов жаловался, что, несмотря на то что курс доллара не поднимался, стоимость кофе со вчерашнего дня взлетела в пять раз. «А вы не знаете, какой сегодня девиз дня? – невозмутимо ответил на это официант. – Будь философом. Но не размышляй. Просто будь философом».

Последний представитель богемы

1924

Скорее всего, швейцар Нитц сомневался, прежде чем впустить посетителя. Он производил впечатление бомжа, к тому же агрессивного; в своем сером пальто, свисающем клочьями, и дырявых ботинках; со скудной и неопрятной бороденкой с проседью и торчащими во все стороны взлохмаченными волосами, месяцами не знавшими расчески. Но самым пугающим был его взгляд, спрятанный за очками: нечто среднее между фанатичным и дьявольским, с определенной долей ребяческого, словно он вот-вот собирался выкинуть какую-нибудь шалость или совершить нечто безумное. Поколебавшись несколько секунд, Нитц сделал ему жест рукой, чтобы указать – в этом нет сомнений – проходить направо, в «бассейн для не умеющих плавать».

Новому клиенту, который вошел в «Романское кафе» в последние дни 1924 года, было сорок шесть лет, и фамилия его была Мюзам, что в переводе с немецкого означает «страдающий», «трудный». Такой и была его жизнь, в особенности в последние пять лет, которые он провел в баварской тюрьме. В те дни, недавно освобожденный, он собирался обосноваться в Берлине и отрыть анархистский журнал под названием Fanal («Маяк»).

Еще до своих баварских перипетий Эрих прожил несколько лет в Берлине со своим женихом, писателем Йоханнесом Нолем, в пансионе на Аугсбургерштрассе, в нескольких метрах от бульвара Ку’дамм. Поэтому он частенько бывал в «Западном кафе», но не в кругу Эльзы Ласкер-Шюлер, а за столиком, известным как «стол Revoluzzer’ов», за которым собирались молодые революционеры, в том числе Роза Люксембург и Карл Либкнехт. Cреди них были также близкие друзья Мюзама: Эрнст Толлер и Густав Ландауэр. Эта троица называла себя анархопацифистами и отвергала идею насилия. Их объединяла страсть к литературе: Густав Ландауэр был переводчиком и специалистом по Шекспиру, Эрнст Толлер делал первые шаги как поэт-экспрессионист, а сам Мюзам писал произведения для театра и кабаре и сотрудничал с сатирическим журналом Simplicissimus.

Война разделила друзей. Мюзам отказался идти в армию и был осужден на шесть месяцев тюрьмы. Ландауэра не призвали, потому что ему уже исполнилось сорок лет, но он организовывал акции протеста; его преследовали, и в конце концов он укрылся в швабской деревеньке. Толлер, который был гораздо моложе своих друзей, «заразился» ура-патриотическим вирусом и отправился на войну добровольцем. Участвовал в битве при Вердене, был награжден и возведен в унтер-офицеры; в 1916 году он пережил психическое и физическое истощение и был помещен в лечебницу.

После войны друзья воссоединились в Мюнхене, где участвовали в создании и провозглашении 7 апреля 1919 года Баварской советской республики. После провала Берлинской революции, следуя модели Советской России, Баварская советская республика собиралась установить в Баварии коммунистический строй. Однако этот эксперимент продлился всего лишь месяц: взволнованное правительство отправило на подавление восстания девять тысяч солдат регулярной армии, к которой быстро присоединились двадцать тысяч бойцов фрайкоров. Организаторы были арестованы.

Печальнее всех была судьба Ландауэра,