Книга Алукард и Первый Метаморф - Ставр Восточный

ли? — Ну-ка, клади эту штуковину на верстак да лицо отверни или глаза прикрой. Вас это тоже, кстати, касается. — Это уже в сторону отвлекшихся от своей работы друзей. — Не смотреть!

Сквозь прищуренные веки полыхнуло ярко, пожалел, что не отвернулся, как мастер советовал. Когда проморгался и огненные зайчики перестали в глазах прыгать, увидел на верстаке пылающую малиновым накалом деталь. Как раз по всей длине трещины металл локально проварился. Только теперь мне ее шабрить — не исшабрить. После сварки-то металл куда как тверже и неподатливей для инструмента делается.

Юхтин Игнатий Петрович

— Ай, молодца! — вырвалось восхищенное. Всё же это первая наглядная демонстрация магии для обновленного меня…

— Во как!— принялись обсуждать приятели произошедшее на их глазах огненное колдовство. — Боевой маг! Видели, как металл от его огнешара потек?

А я принялся шабрить, пока до конца не остыло и не затвердело, попутно при этом размышляя: вот человек, способный к магии. Сможет ли он свои сверхсвойства детям по наследству передать? И если способен, то как передается такая наследственность? Через ДНК? Или же здесь есть какая-то мне неизвестная энергетическая надстройка? Ведь если дело в ДНК, то получается, что люди в этом мире радикально мутируют в пределах жизни одной особи? Кстати, а можно ли здешних вообще отнести к известному мне «Человеку Разумному», или они давно уже совсем другой вид?

Так увлекся борьбой с непослушным металлом, что не сразу обратил внимание на заводской гудок, провозглашающий обеденный перерыв. Шумы производства в цехе постепенно стихли, народ начал по компаниям разбредаться, чтобы потребить харчи, из дома принесенные.

Несколько работяг расположились неподалёку от нас с ребятами, достали свою снедь и стали стали переговариваться.

— Слышь, мужики. Вчера жена малую спать укладывала — сказку про семерых козлят ей как раз рассказывала, когда я заглянул. А дочка возьми и спроси: «Папа! Папа! А как кузнец волку тоненький голосок сделал?» И вот что мне было ей ответить, мужики? Я-то понимаю, ЧТО кузнец сделал с волком, чтобы тот запел то-о-о-оненьким голоском, но как это дитю объяснить?

Мужики со смехом стали придумывать варианты, но тут Юхтин на один из верстаков с ногами вскочил и по всему цеху разнесся громогласный призыв:

— Товарищи! Минуту внимания! Я хочу выступить с политинформацией касательно международной обстановки, складывающейся вокруг нашего первого в мире государства рабочих и крестьян!

Может, это подло и низко, но на секундочку в душе шевельнулась тень злорадства. Обеда я собой не припас, а раз так, то и другим тоже нечего тут лопать, вызывая у меня слюноотделение. Впрочем, все недобрые мысли сгинули в корчах, когда Малыш молча сунул мне в руки половину своего бутерброда. Так мы и слушали оратора, мерно шевеля челюстями. А хорошо выступает, «революционер-р-р-р». Даже поймал себя на мысли, что в самом деле захотелось помочь раскосым братьям из китайского Гоминьдана. Хотя бы чисто из вредности, чтобы проклятая англичанка захлопнула фонтан своих наглых требований.

Эх, хорош бутерброд был, да только мал очень. Надо было его Малышу из цельной буханки делать. Как раз ему бы под размер. Но это я так, ворчу просто. Червячок голода на время притих.

— А у судостроителей-то, — Шкода тихо зашептал, чтоб слышно было только нам с Макаром, — столовая, говорят, открылась! Они теперь каждый день горячее по талонам рубают. Щи, макароны с котлеткой.

Приятель аж зажмурился от представленного удовольствия и громко сглотнул.

— Зато у нас к следующему году столовую-фабрику построить собираются на пять сотен мест! — в ответ зашептал Макар.

— Когда это ещё будет? А котлеток прямо щас хочется!

В этот момент наш политинформатор замолк, собираясь с мыслями и дыханием, а со стороны входа в цех громкий голос раздался:

— Товарищи, а что, проститься с погибшим товарищем никто из вас не желает? — Это начальник цеха, Иван Терентьевич Балашов заглянул, чтобы поторопить работников на прощание с телом мастера.

Все отвлеклись на голос руководителя, кто-то уже спиной к оратору, всё так же возвышающемуся над толпой рабочих, развернулся. И никто, кроме меня, не заметил, каким, полным явной неприязни взглядом, окинул Юхтин прервавшего его Балашова. Но вслух новый мастер ничего не произнес. Понятное дело, проститься с погибшим на производстве рабочим, да еще таким заслуженным — это святое!

И всё же, что это за подковерно-заводское противостояние я углядел?

Сразу после обеденного перерыва мы выдвинулись практически всем цехом на место прощания. Я, разумеется, в компании с Ванькой и Малышом потопал. Вышли за проходную, охранник на входе сосредоточенно сидел, пересчитывал выходящих. Даже пальцы загибал для надежности. Похоже, ему для отчетности необходимо. А я, признаться, думал, что вся эта бюрократия с бумажками только во времена Сталина началась, а до того полная анархия пополам с «демократией».

Прощание проходило во дворе красного кирпичного дома, стоящего недалеко от заводских территорий. В подобных зданиях мастера проживали да инженерный состав. А пролетариат — чуть дальше, в «бараках» попроще. Но тоже в шаговой доступности от производства. Оно и понятно — общественного транспорта ведь в этой части города еще нет. Сейчас от наших районов только пара маршрутов трамвая к центру города проложено, но и те к заводам вплотную не подходят.

Трамваи — они ведь больше там, где госслужащие, конторы да лавки НЭПманские. Что почти сплошь в центре располагаются…. Так, это я отвлекся чего-то. Народ с покойным принялся прощаться, вдова и еще несколько пожилых теток в черных платках от этого расчувствовались еще сильнее. Вместе со всеми сделал подход к телу. Вроде опытный был человек Трофимыч, и чего он к тому паровому котлу полез?…

Гроб с телом погибшего водрузили на телегу, флегматичная лошадка пошагала вдоль по улице по направлению к кладбищу. Часть скорбящих двинула следом. Мы не пошли: нас родной завод дожидался. Впрочем, по пути туда я метнулся мухой в аптеку, — как раз мимо проходили.

— Простите, есть у вас в продаже вата?

Вата в аптеке была. За мои кровные двадцать три копейки, между прочим, двадцатик — серебряный, мне вручили увязанный в серую оберточную бумагу небольшой тючок размером чуть меньше моего кулака. Ну, хоть уши теперь останутся целыми.

Парней догнал, совсем недалеко ушли, вместе с остальным рабочим людом из нашего цеха протопали через проходную. Раздал вату, пояснил, зачем ее в уши засовывать. Друзьям помогать нужно, тогда они и в следующий раз бутербродами поделятся.

План на детали за смену не выполнили. Юхтин, записывая результаты