Книга Зеркало времени - Майкл Кокс

Когда я закончила, госпожа подвела меня к громадному дубовому гардеробу и показала свою обширную коллекцию повседневных платьев. Затем она открыла соседний гардероб такого же размера, где хранились дюжины умопомрачительных вечерних нарядов. Третий шкаф с выдвижными ящиками был набит японскими шелковыми шалями из Большой платочной лавки и прочими дорогими аксессуарами.

Потом миледи принялась выдвигать ящики других шкафов и комодов, показывая мне, где что лежит. Многие десятки шляп и шляпок; целые подносы шпилек, заколок, пуговиц и брошей; туфли и пояса на все случаи жизни; пряжки и накладные банты, веера и ридикюли; несессеры с хрустальными флаконами духов и несчетные шкатулки с изысканными драгоценностями — все было представлено моему изумленному взору.

— Ну а теперь помогите мне одеться, Алиса, — наконец велела она, указывая на гардероб с повседневными платьями. — Темно-лиловое бархатное, пожалуй.

Вскоре миледи подступила к псише,[2]внимательно изучила свое отражение и выразила удовлетворение увиденным.

— Превосходно, Алиса. У вас ловкие пальцы, и моя прическа выглядит замечательно, просто замечательно. И вы правы: эта брошь действительно подходит к платью гораздо лучше той, другой. У вас хороший вкус. Да, превосходно… — Рассеянно трогая брошь, она уставилась в зеркало с задумчивым, отсутствующим видом, словно напрочь забыв обо мне. Потом вдруг встрепенулась и воскликнула страдальческим голосом: — Ах! Я забыла про медальон! Как же я могла!

Она стремительно повернулась ко мне, бледная от внезапного волнения, и порывисто указала на маленькую деревянную шкатулку на туалетном столике, явно веля мне открыть крышку.

Там лежал редкостной красоты каплевидный серебряный медальон на тонкой черной бархотке — очень похожей на ту, что украшала шею первой жены покойного лорда Тансора на портрете, совершенно заворожившем меня.

— Живо, подайте мне шкатулку! — резким тоном приказала госпожа. — Но к медальону не прикасайтесь!

Выхватив у меня шкатулку, она извлекла медальон и подошла к окну, где несколько мгновений стояла неподвижно, тяжело дыша. Потом она обвила бархотку вокруг шеи и принялась возиться с застежкой.

— Не желаете ли, чтобы я помогла вам, миледи? — спросила я.

— Нет! Ни в коем случае! Медальон я всегда надеваю сама. Здесь мне помощи не требуется — вы меня поняли?

Круто обернувшись, она метнула на меня яростно горящий взгляд, но в следующий миг отвернулась прочь и продолжила возню с замочком бархотки. Справившись с ним наконец, миледи отворила окно, впуская в душную комнату поток свежего воздуха.

С минуту она стояла у окна, устремив взор вдаль, на темную полосу западного леса, отчетливо видного теперь, когда пелена утреннего тумана рассеялась. Легкий ветерок играл выпущенными из прически локонами.

Восстановив душевное равновесие, миледи уселась на приоконный диванчик — бледные блики солнечного света легли на лицо и волосы — и взяла маленькую книжку в кожаном переплете.

— Можете идти, Алиса, — спокойно произнесла она. — До ужина вы мне не понадобитесь. Но завтра я поручу вам кое-какую работу, и вы поможете мне принять ванну. Пожалуйста, будьте здесь ровно в восемь.

Когда я двинулась к двери, она нацепила очки на нос, раскрыла книгу и начала читать.

2

НОВЫЙ ДРУГ

I

Знакомство со Сьюки Праут

С самого детства, в силу некой особенности своего характера, я постоянно стремилась развивать свои способности и расширять познания. Особую страсть я всегда питала к словам. Поощряемая мистером Торнхау, я с раннего возраста приобрела привычку выписывать из книжек незнакомые слова и по много раз повторять вслух перед сном, покуда они не станут привычными и понятными.

Иногда я записывала и выучивала диковинные слова, услышанные в разговорах взрослых, но чаще просто открывала орфоэпический словарь мистера Уокера, выданный мне учителем, и выискивала в нем что-нибудь экстраординарное (одно из любимых моих слов).

Мистер Торнхау однажды сказал мне: если мы нечувствительны к высшим красотам языка, мы всего лишь жалкие безмолвные черви, обреченные на убогое существование и бесследное исчезновение; но при свободном владении всеми языковыми богатствами мы вполне можем соперничать с ангелами. (Я немедленно записала это изречение и по сей день использую листочек с ним в качестве книжной закладки.)

Еще я сызмалу обожала собирать разные факты — другая моя склонность, которую всемерно поощрял мистер Торнхау. Такая страсть сродни проклятию, признаюсь, но проклятию приятному — по крайней мере, я так считаю.

Стоило мне увидеть что-нибудь интересное, я тотчас загоралась желанием узнать один главный бесспорный факт, объясняющий природу данного предмета или явления. Затем я находила два или три вспомогательных факта (я называла их «маленькими пажами при короле Факте»), добавляющих веса первому. Потом я чувствовала, что приобрела некое полезное знание, и от души радовалась.

Мистер Торнхау постоянно учил меня объединять разрозненные факты и восходить от частного к широкому пониманию целого. Я пыталась, но без малейшего успеха. Частное неизменно завладевало моим вниманием, и я всегда устремлялась по пути поиска все новых и новых восхитительных частностей. Мне так нравилось срывать цветы знания один за другим и хранить все по отдельности, что всякие мысли о восхождении к синоптическому, или синтетическому (еще два замечательных слова) единству напрочь вылетали у меня из головы.

Несмотря на этот недостаток, исправить который не удалось даже мистеру Торнхау, я все детство с превеликим удовольствием собирала самые разные фактические знания, каковую привычку сохранила по сей день. В детстве это было для меня своего рода игрой, и мне совершенно не казалось странным, что маленькая девочка может получать от нее не меньше удовольствия, чем от возни с куклами или прыганья со скакалкой в саду.

Из вышесказанного может сложиться впечатление, что я провела в Maison de l'Orme одинокое детство, общаясь только с книгами. Но нет, у меня были друзья, хотя их всегда тщательно отбирала мадам.

Ближайшую дружбу я водила с девочкой примерно моего возраста по имени Амели Веррон, чей отец, государственный чиновник, жил рядом с нами на авеню д’Уриш. Мсье Веррон был вдовцом, и, мне кажется, мадам почитала своим долгом проявлять добрососедское участие к его единственному ребенку. По будням моя няня каждое утро водила нас с Амели на прогулку в Булонский лес, а по воскресеньям они с отцом приходили к нам на чай.

Амели — тихая, робкая девочка хрупкого телосложения — охотно позволяла мне верховодить во всех наших играх, и когда она умерла в четырнадцатилетием возрасте, в моей жизни образовалась пустота, которую никто не смог заполнить. Больше всего мы любили играть в школу: устраивали маленькую классную комнату в гостиной или, в погожие дни, под каштановым деревом в саду, и Амели сидела на скамеечке в окружении одноклассников — безмолвной компании тряпичных кукол и чучел — и с самым серьезным, сосредоточенным выражением личика старательно выводила буквы на грифельной доске, как подобает послушной маленькой ученице; а я важно расхаживала перед ней — закутанная в черную скатерть, изображавшую профессорскую мантию, — и громко диктовала имена меровингских королей (подражая мистеру Торнхау, несомненно) или еще какие-нибудь факты, недавно почерпнутые от учителя или из книг. Сейчас мне стыдно подумать, до чего же я, наверное, была несносна; но милая Амели никогда не жаловалась.