Книга P.S. Я тебя ненавижу! - Елена Усачева

— Ну, где ты пропадаешь?

И Эля, решившая, что непременно уйдет, прямо сейчас, не прощаясь, осталась. Вместе с Алкой пошла на кухню, перегрузила курицу в большое блюдо, разрезала пирог.

Нет, нет, Алка не могла про нее такое сказать. Они дружат! Это Ничка специально. Ей на Элю плевать, ей и одной всегда хорошо, фифа помоечная.

— А еще кто будет? — спросила между делом.

Обычно они были вдвоем, но раз уж состав расширился, то почему бы еще кого не пригласить?

— С этим бы справиться! — закатила глаза Алка.

Они открыли бутылку шампанского, и вечер стал превращаться в настоящее веселье. Ничка подняла тост за учебу и достойную цель в жизни. Дятлов, недолго думая, предложил выпить за любовь.

Шипучий напиток пился так же легко, как газировка, колол язык. Эля вливала в себя шампанское, чувствуя, что куда-то плывет. Словно на отколовшейся льдине покачивается, а берег все дальше, дальше… Они говорили о чем-то своем, о том, что между ними было этим летом. Выяснилось, что Алка сначала две недели скучала, потом в магазине встретилась с Доспеховой. Уже тогда за ней таскался Дятлов. Через пару дней к ним присоединился вернувшийся с морей Максимихин. Совместные дела, общие воспоминания.

Ничка ела мало, все больше пила воду, говорила, что в пакетах сок — сплошная химия, что надо свежевыжатый делать. Мальчишки слушали, согласно кивали и налегали на курицу. Эля ковыряла салат. Есть не хотелось. После приятного расслабления и головокружения пришла усталость, в душе зрела злоба. Ни разу они не обратились к ней, ни о чем не спросили. Поставь, передай…

— На кухню унеси!

Максимихин отодвинул от себя тарелку и довольно откинулся на диване, губы лоснились и были красные, как после поцелуев, глаза довольно щурились. И вновь Эля захотела услышать ответ на банальный вопрос: «Что Алка нашла в этом типе?» В наглом, недалеком, совершенно не похожем на всех тех, о ком они мечтали, о ком смотрели в фильмах и читали в книгах. Зачем Алке понадобилась эта подмена? Чтобы быть, как Доспехова? И фамилия у нее будет Максимихина после свадьбы! Это же страшно! Всю жизнь прожить с такой фамилией. И рядом — вот такой тип.

— У жены своей попроси, — буркнула она, слабо понимая, что говорит.

— Не спорь! — Ничка смотрела на нее взглядом взрослого, все понимающего человека.

— Я и не спорю! — Эля залпом допила шампанское. Громко поставила фужер на стол, задела вилку, она подпрыгнула, черенком стукнула по тарелке.

— Ты прямо разрушитель, — лениво прокомментировал Сашка и потянулся.

Эля медленно взяла свою тарелку, в которой еще оставался салат, поставила на Сашкину, мало что не вылизанную.

Сознание словно отделилось от нее. Она видела стол, видела, как работают ее руки, как они осторожно складывают одну тарелку в другую, как берут вилки. Понимала, что сейчас произойдет нечто неправильное, но ничего сделать не могла.

— Я не спорю, — повторила она. — В помойку только надо все выбросить.

Выключился свет. Алка вплыла в комнату с пирогом, нашпигованным свечками. Огоньки дрожали, превращая ее круглое пухлощекое лицо в маску вампира.

— О! — искусственно воскликнула Ничка.

— А вот и помойка!

Эля опрокинула тарелки над сидящим Максимихиным, подпихнула прилипшую майонезную массу вилкой.

— Больная! — взвился Сашка.

Алка оступилась. Пирог поехал вбок. Свечки, задев друг друга, заполыхали.

— Идиотка!

Максимихин прыгал по дивану. Фирменный салат оливье вяло стекал с его белых брюк. Дятлов ржал. Ничка, вздернув брови, изумленно качала головой. Свечи капали на пирог. Взгляд Алки был страшен.

— Совсем, что ли? — прошептала она.

Эля осторожно поставила тарелки.

— Больше ничего убрать не нужно?

Сашка кинулся, но она успела выбежать в прихожую. Он поскользнулся на салате, проехался по паркету.

Перед ней встала Алка.

— Ну, спасибо тебе — за праздник!

— Приглашайте еще!

Сознание медленно «въезжало» в действительность, и Эля испугалась. Что она наделала? Это же конец!

Сунула ноги в кроссовки, выпала на лестничную клетку. И уже здесь рассмеялась. Какое у Максимихина было лицо! Они еще не оценили, что она его «помойкой» назвала. А потом вновь стало страшно. Все, Алка ее не простит.

Шагала вперед, яростно вбивая подошвы кроссовок в асфальт, мечтая, что на каком-нибудь шаге не выдержит, упадет и умрет. Вон как стучит сердце! Вон как тяжело она дышит! Вон как перед глазами все прыгает. Они будут потом рыдать, не сейчас. Сейчас они веселятся (если веселятся, конечно). Но пройдет час, другой, и они пожалеют, что так с ней поступили.

Эля настолько ярко представила себе свою смерть — как она упадет, как ее найдут, отвезут в больницу, где она будет лежать на холодном столе в морге среди других покойников. Как врачи уйдут и выключат свет, тогда ей станет страшно и одиноко. Как Алка проберется в морг и на Элиной холодной груди попросит прощения, скажет, что любила только ее, что Сашка дурак, заставил изображать из себя равнодушную, что она сейчас сама умрет рядом с ней. И умрет. И они будут лежать вместе. И все те, кто так равнодушно к ним относился, зарыдают на их похоронах. Две могилы, одна плита с надписью: «Они умерли от человеческой жестокости и черствости. Их могло спасти ваше внимание». По границе кладбища промчится всадник на черном коне. Его черный плащ будет развеваться.

Эля вновь мысленно вернулась к могиле и попыталась представить, как это — умереть? Вот она идет, вот она чувствует сама себя, думает, видит деревья, людей, а вот всего этого нет, она не видит и не чувствует, ее нет, совсем нет. Ей вдруг стало страшно до дурноты, голова закружилась, она стала смотреть вокруг, чтобы убедить себя, что все это глупость. Она жива. Она будет жить вечно.

Сунула руки в карманы. Нашла шарик. Стеклянный. С крапинкой внутри. Как будто специально искринку подложили. Две недели лежал, ждал ее. Она же все за кем-то бегала. Искала другого счастья. А оно — вот, на ладони.

Загадала. Пока шарик будет с ней, все будет хорошо. Непременно хорошо. И жить она будет долго-долго. Счастливо-счастливо.

Только в этом надо было удостовериться.

— Мама! — ворвалась домой Эля. — Мама, а правда, я не умру?

Она не ожидала, что ее вопрос заставит мать испугаться. Встретившись с Элей глазами, лицо матери вдруг стало сосредоточенным и злым.

— Ты доставала сережки? — шагнула она навстречу.

Эля растерянно мигнула. О чем это? Какие сережки?

— С рубинами? Ты?

Вспомнила, как тяжелая подвеска покачивалась, подчеркивая длинную Алкину шею.

— Но мы положили обратно! Только разочек померили.