Книга Дезертирство в Красной армии в годы Гражданской войны (по материалам Северо-Запада России) - Константин Викторович Левшин

не имелось, никакой специальной подготовки к призыву не велось, а «просто говорилось – таким-то возрастам идти на войну. Каждый мог скрыть свой возраст, однако шел»[142]. Сложилась объективная ситуация, в которой всех подлежащих призыву привлечь просто не представлялось возможным в силу слабости системы, и потому «брали только тех, кто являлись на сборные пункты»[143]. Видный военный и партийный деятель С. И. Гусев писал об отсутствии реальных рычагов воздействия на население и сельские органы власти: «Вспомните, как проводились первые мобилизации. Митингами, манифестацией, листовками»[144]. Иначе и быть не могло, ведь в начальный период мобилизационного строительства Красной армии «учетные аппараты, не говоря уже про места (где их, зачастую, не было), но даже в центре были поставлены весьма слабо»[145]. Более того, в сборнике «Строительство Красной Армии» под редакцией военного комиссара Всероссийского главного штаба В. Г. Шарманова отмечено, что учет населения, подлежащего призыву, начался только после первых мобилизаций[146]. Л. Д. Троцкий говорил о массовой неявке на призывы среди крестьян в губерниях, удаленных от фронтов, где «учет был плох, призывы не брались всерьез»[147]. Воспитание в народной среде подобной «необязательности» в отношении исполнения законов и «простительности» к нарушителям летом – осенью 1918 г. будет оплачено дорогой ценой при последующих призывах. Это «несерьезное» отношение к мобилизациям – отголосок революционно-анархической вольницы 1917 г. и отсутствие восприятия советской власти как пришедшей всерьез и надолго.

Исследователь В. С. Измозик, анализируя сводки о настроениях на местах, отметил как типичные для 1918 г. сведения о нежелании населения выполнять декрет о мобилизации в Красную армию[148]. На VI съезде Советов Петроградской губернии в январе 1919 г. один из уездных представителей заявил в своем выступлении: «Мобилизованные целых волостей не являлись. Человек 300–400 мобилизованных собираются и попадают под воздействие офицеров и кулаков, происходит вооруженное восстание и приходится подавлять его оружием… У нас есть волости, где на мобилизацию смотрят как на что-то враждебное и стараются разрушить ее»[149]. К концу 1918 г. от мобилизации в Красную армию по Советской России уклонилось 917 250 человек…[150]

Проведение широких мобилизационных кампаний в России неизменно встречало определенное сопротивление того или иного рода со стороны мобилизуемых. Даже говоря о патриотическом подъеме первых месяцев Первой мировой войны, уместно вспомнить о беспорядках и волнениях среди новобранцев. Слова исследователя С. В. Тютюкина об этих событиях вполне ложатся и на рассматриваемый нами период: «Здесь проявилась глубокая, годами копившаяся неприязнь значительной части народа к властям… Ситуация усугублялась привычной для России административной неразберихой, произволом карательных органов, привыкших действовать в основном методом устрашения и подавления»[151].

Меры, применяемые для борьбы с дезертирством во второй половине 1918 г., несмотря на решительность (объявление дезертиров врагами народа и применение массовых расстрелов), не характеризовались организованностью и продуманностью. Анализируя все новые многотысячные наборы в Красную армию и чуть ли не превышавшее их число бежавших и уклонистов, Н. Н. Мовчин сделал любопытный вывод: «пока еще оставались ресурсы для призывов, не было побудительных причин серьезно отнестись к борьбе с дезертирством»[152]. Позднее глава Политуправления Петроградского военного округа К. Г. Аршавский в телеграмме в Псковскую губернскую комиссию по борьбе с дезертирством (далее – ГКД) от 9 января 1920 г. о предстоящей мобилизации 1901 г. рожд. обращал внимание на то, что одной из основных задач на тот период было «приведение в более благоприятное состояние взаимоотношения между числом мобилизованных и числом штыков». Речь шла о необходимости начать, наконец, дорожить каждым призванным, так как «расход человеческого материала чрезвычайно велик», а больших мобилизаций страна уже не в силах была проводить[153].

При отсутствии организованной системы сопротивления дезертирству большая доля ответственности была возложена на партийные структуры. Советский историк В. В. Бритов, конъюнктурно рассказавший в своей монографии об успешном прохождении массовых мобилизаций 1918–1919 гг., все же упомянул, что без «крайнего напряжения» усилий РКП(б) это было бы невозможно[154]. В сентябре 1918 г. Петроградский губернский комитет РКП(б) выработал «Инструкцию партийным коллективам красноармейских частей». Пункты 7 и 8 этой инструкции возлагали на партийные коллективы не только недопущение «утечек» при отправке на фронт, но и борьбу с малодушием бойцов и дезертирством на фронте[155]. Постановлением ЦК РКП(б) от 26 ноября 1918 г. всем членам партии предписывалось «общими энергичными усилиями вызвать скорый перелом в настроении и поведении частей», обратив особое внимание на укрепление дисциплины и на то, чтобы ни одно воинское преступление не осталось безнаказанным[156]. Явственную демонстрацию того, к чему это приводит и на фронте, и в тылу, дал 1917 г.

С лета 1918 г. началось создание системы военно-революционных трибуналов (далее – ВРТ), что логично шло параллельно с первыми крупными призывами в Красную армию, оформлением проблемы массового дезертирства. Первоначально на отдельных участках фронта по личной инициативе комиссаров и командиров возникали разного рода чрезвычайные органы («тройки», трибуналы, военно-полевые суды), которые включились в борьбу с военными преступлениями, в том числе с дезертирством[157]. В беседе с корреспондентом «Северной коммуны» председатель ВРТ при РВСР К. Х. Данишевский так обосновал необходимость создания таких трибуналов: «Вошедшие в состав новой армии бывшие солдаты, пережившие период разложения и демобилизации, принесли с собой склонность к дезертирству и беспричинной панике»[158]. Соответственно, на фронте должна была сложится эффективная и скорая на расправу карательная система, приговоры которой оказали бы отрезвляющее влияние на нестойких бойцов. Простую и меткую мысль высказал Л. Д. Троцкий в феврале 1919 г., отметив, что армия революционной, переменчивой эпохи по сути своей есть «нервная армия, которая живет порывами…» и может дрогнуть, побежать вследствие любых неудач[159].

Практическая борьба с дезертирством в 1918 г. легла во многом на плечи ЧК, но, несмотря на масштабность массового дезертирства (сотни тысяч человек), эта задача была для них третьестепенной. В историографии по исследуемому региону этот вопрос не нашел достойного отражения[160]. По сведеньям М. Я. Лациса, по состоянию на 18 сентября 1918 г. в одной только Новгородской губернии было задержано 11 150 дезертиров[161]. Используя материалы периодической печати, петербургский исследователь И. С. Ратьковский выявил 80 случаев применения высшей меры наказания органами ЧК за дезертирство в 1918 г.[162] На этом этапе подавляющая часть извлеченных дезертиров отправлялась обратно в части, лишь те, чей побег был отягчен уголовными преступлениями, контрреволюционной деятельностью или же совпал с тяжелой военной обстановкой, подлежали суду. Уездные ЧК, имевшие, как правило, весьма слабый кадровый состав, зачастую только усложняли ситуацию с дезертирами, скрывавшимися на селе, неуклюжими или же излишне жестокими действиями провоцировали бело-зеленые восстания. Их упразднение несколько оздоровило отношение