Книга Запах ночного неба - Энни Вилкс

движении приземлился на ноги, хотя несся спиной вперед. Алана узнала его в тот короткий миг, что мужчина стоял, чуть покачиваясь, ожидая нового удара: это был директор Роберт. Голые руки его были перехвачены какими-то кандалами у самых локтей, и хоть Алана видела это всего момент, уже не могла забыть: металл впивался в его плоть так, что куски кожи частично закрывали тусклые пластины, а кистей не было совсем, и там, где должны были заканчиваться рукава, белели в кровавом месиве кости. Тем не менее, Роберт двигался так быстро и гибко, будто это ему почти не мешало. Вот он накинул цепь на горло одного из мужчин и, неуловимо шевельнувшись, уложил того на землю. Противник его, рослый смуглый воин, хрипел, хватаясь руками за раздробленное горло, а Роберт уже перетек вниз, готовясь ударить второго. Алана стояла как вкопанная, боясь двинуться и как-то помешать, и хотя в ней панически билась мысль о том, что директору больно, и что ему нужно помочь, она останавливала свои глупые порывы, понимая: лучшее, что она может сделать сейчас, это быть незаметной.

Но Ноам, похоже, рассуждал совсем иначе. Он бросился на борющегося с директором Робертом мужчину с кличем, достойным какого-нибудь варвара, и сразу же получил удар куда-то в живот. Всхлипнув, Ноам упал на спину, и от второго удара его защитил будто из-под земли возникший между ним и громадным кулаком директор Роберт. Он сбил своего соперника с траектории, и тот повалился на землю, тут же вставая. Сам Роберт тоже потерял равновесие и ушел влево, чтобы избежать встречи с длинным, похожим на меч кинжалом.

— Дети, прочь! — прокричал он Алане и Ноаму.

Ноам никак не мог ни встать, ни отползти, и лежал он куда ближе к неизвестному нападавшему, чем к Роберту, но ближе всего к Алане. Та ринулась вперед, не разбирая дороги, и схватила Ноама за руку, оттаскивая его на пределе сил как можно дальше. Мужчина замахнулся кинжалом, но был снова сбит Робертом сбоку, и лезвие, разрезав платье на ее животе, отхватило от платья пару пуговиц, а сама Алана, чудом избежав ранения, завалилась на спину рядом с Ноамом, все так же безуспешно пытавшимся вздохнуть.

— Что я сказал! — услышала она крик Роберта. — Убрались!

Алана метнула на него быстрый взгляд и с ужасом увидела, что противник пробил ему локоть чуть ниже пластины, и вонзил кинжал в землю, таким образом обездвижив директора. В голове промелькнуло «Это мы виноваты!», и когда огромный воин обрушил на второй локоть Роберта каблук, а затем ударил его между бровей, Алана подняла с земли крупный камень. Она уже разбежалась и замахнулась, но была отброшена назад с такой силой, что закашлялась.

Щит загудел.

7. Юория

У Юории были завязаны глаза. Ведущий ее по узкому покачивающемуся коридору моряк Коджо вовсю пользовался своим положением, то и дело она ощущала его руки ниже спины, а один раз, когда споткнулась и чуть не упала, он откровенно и довольно больно схватил ее за грудь. Слезы унижения впитывала грубая холщовая повязка. Юория останавливала себя, чтобы не высказать мужлану все, что она о нем думает, как привыкла поступать с птицами куда более высокого полета, и так сильно сжимала кулаки, что ногти впивались в ладони. Юория представляла себе, как сняла бы с этого животного кожу, как следила бы за ловкими движениями своего любимого палача, когда он вгонял бы в раздутые мышцы Коджо смоченные ядом черноголовника иголки одну за другой, как моряк извивался бы, если бы она сама взяла нож в руки… Но сейчас мокрые лапы блуждали по ее идеальному телу, задевая ожоги.

Как же она могла ему навредить?

Терять Юории было нечего. Когда мужчина в очередной раз приложил свою пятерню к ее спине, Юория охнула и заплакала, изогнувшись так сильно, как позволяла ей ее природная гибкость. Она знала, как соблазнительно выглядит, и чувствовала его взгляд на обнажившейся в разрезе платья спине. Некоторое время Коджо молчал и не прикасался к ней, а потом взял за плечи, но как-то аккуратнее, и помог переступить высокий порог. Там он разрешил ей снять повязку, сам не прикасаясь больше к ее лицу. Юория сделала это не сразу, сначала со всем пылом превратив свое лицо в скорбную и соблазнительную маску.

— Мне так больно, — прорыдала она по пар-оольски, не открывая глаз. — Смотри, меня пытали.

Будто бы смущаясь, Юория подняла юбку, сверкнув белым бедром, и у мужчины загорелись глаза при виде полоски обнаженной кожи над чулком. Она спустила чулок так, чтобы он увидел отвратительный красный след, и белозубая улыбка померкла. Похоже, моряк не любил крови, что было удивительно для такого дикаря. Юория была почти уверена, что вид раны его возбудит еще больше, как и любого жадного до чужой боли варвара, но вместо этого поймала сочувствующий взгляд.

— Кто тебя пытал? — спросил ее тюремщик.

Юория в ответ лишь заплакала горше. Некоторое время Коджо стоял и смотрел на нее, а потом вышел, не говоря больше ни слова. Сквозь слепленные влажные ресницы Юория хладнокровно наблюдала, как похоть и жалость боролись в нем, и то, что он хотел овладеть ею, эту жалость только подогревало, как и жалость подогревала желание обладать. Заигрывать с ним было как валяться в грязи, но ничего другого не оставалось: у этой свиньи где-то был спрятан жетон от ее пояса, и Юория намеревалась его достать. Она примерно прикинула, на что готова: возможно, ублажить его руками. Ртом — куда менее вероятно, но тоже приемлемо. В свое тело черная леди бы его пускать не стала, боясь понести темнокожее отродье, так что решила, что придется раздеть тюремщика иначе. В конце концов, Юории встречалось не так много мужчин, способных устоять перед ее чарами.

И когда этот грязный Коджо влюбится в нее, когда будет готов на коленях ползти к ней за лаской, когда станет вести себя как Вестер, вот тогда она сполна отомстит ему и за руку на ее ягодицах, и за тот болезненный щипок.

Юория огляделась, вытирая ставшие ненужными слезы. Она ожидала чего-то, принципиально отличающегося от того чулана, куда ее сначала швырнули по ошибке, но комната оказалась немногим лучше. Больше по размерам, пол был не таким грязным, сладкого смрада крови и специй в воздухе не висело, но в остальном это была дыра дырой. Вместо грязного стола здесь к стене были прибиты скамья и