Книга Уносимые ветром - Руслан Тимофеевич Киреев

отполированные туфли, отправился восвояси. Остальные дождались: артистов в конце концов заставили поехать. Оскорбленные, гордо прошествовали они мимо кота Тореадора. Тот выгнул спину и зашипел. А что! — коты, говорят, чутки к потустороннему. Не дыхание ли разобиженных божеств ощутило мудрое животное?

БЗИК

Решено! Поскольку не существует, видимо, иного способа избавиться от моего навязчивого состояния, опишу его в рассказе. Выставлю, так сказать, на всеобщее осмеяние. Безжалостен буду и самокритичен. И откровенен как на духу.

С чего все началось? С того, пожалуй, что в один прекрасный день мои домашние с изумлением обнаружили, что я не зажигаю в ванной света. «Ах, какой рассеянный!» — думали они и заботливо щелкали выключателем.

Я сердился. Не благодарил, а сердился, бурча при этом, что мне и так все видно. Но это было полуправдой. Полная же и окончательная правда таилась в выключателе. Я боялся, что от частого употребления он выйдет из строя. Для меня это было б катастрофой. Надо куда-то звонить. Или, что еще ужаснее, идти самому. Раз, другой, третий… Пока, наконец, не явится мастер и, бросив профессиональный взгляд, не заявит с порога, что ничем не может помочь. Почему? А потому, что выключатели такого типа не выпускаются в настоящий момент. Сняты с конвейера. Или, напротив, еще не поставлены.

— То есть как это не поставлены! — возмущусь я робко. — Откуда же взялся он?

Мастер пожмет плечами.

— Экспериментальная партия. Но, на ваше горе, эксперимент оказался неудачным.

И попытается улизнуть, но я остановлю его вопросом, нельзя ли сунуть на место погибшего какой-нибудь другой выключатель.

— Нельзя. Отверстия в панелях вашего дома рассчитаны именно на этот.

Отсюда вытекает, что надо менять панель. И, может быть, даже не одну. Все ведь взаимосвязано… Тут уж взбунтуются соседи. Вряд ли позволят они разбирать дом.

Вот какие зловещие картины рисуются мне, когда я думаю о выключателе. И не только о нем. О кранах тоже. Всем известно, что есть в них какие-то таинственные прокладки, но никто в мире не знает, где достать их, если, не приведи господь, они выйдут из строя. Словом, я стараюсь как можно реже пользоваться водопроводом и призываю к этому мою семью.

Надо ли говорить, что с некоторых пор я запретил прикасаться к электрической кофемолке, заменив ее ручной? Во-первых, мне показан физический труд, а во-вторых, где найдешь мастерскую, которая возьмется починить перегоревший моторчик?

Хуже обстоит дело со стульями. На них время от времени приходится садиться, и они, замечаю я, начинают поскрипывать. Лучше бы уж скрипели мои суставы! Тут хоть знаешь, куда идти, — поликлиника рядом, а вот где ремонтируют мебель, неизвестно. И ремонтируют ли вообще.

Объятый страхом, брожу я по собственной квартире. Будь моя воля, я б никогда не включал телевизор, законсервировал бы холодильник и спал бы стоя, как лошадь, поскольку тахта, как осторожно ни укладывайся на ней, издает всякий раз предостерегающий скрип. Сущее безумие — не внять ему.

Я понимаю, что это бзик. И что дальше жить так невозможно. Надо предпринять что-то решительное. Например, написать рассказ. Выставить себя на всеобщее осмеяние.

Пожалуй, так и сделаю. Сяду, вставлю лист в машинку и…

О боже, в машинку! А кто потом будет ее чинить?

ПЯТНЫШКО

На лице Чижикова выступил румянец. Чижиков был смущен и растроган. Он знал, зачем его вызвал начальник. Начальник вызвал его затем, чтобы окончательно выяснить, согласен ли он, Чижиков, на повышение. Чижиков был согласен на повышение.

— Мы ценим ваши заслуги, — сказал начальник. — Вы прекрасный специалист. Вы скромный. Вы отзывчивый. Вы хороший.

Чижиков сопнул носом. Умильная слеза была на подходе.

— И все мы, — продолжал начальник, доставая из папки исписанный лист бумаги, — возмущены нелепой кляузой на вас.

Слеза остановилась где-то на полпути.

— Кляузой?

— Представьте! Какой-то тип написал нам, что якобы вы доите по ночам козу соседки Грушенович. Экая глупость!

Чижиков конфузливо улыбнулся.

— Я не дою козу, — сказал он. — Я и доить-то не умею.

— Знаем! Мы все знаем! Вот справочка: «Дана настоящая в том, что тов. Чижиков Ф. Ф. со дня рождения и по настоящее время живет в городе». Подпись и печать. А как, спрашивается, научиться доить в го-роде?

— Да и молочное-то…

— Знаем! Мы все знаем. Вот выписка из вашей истории болезни: «Тов. Чижикову Ф. Ф. противопоказано молочное ввиду…» Ну и так далее.

— И козы…

— Тоже знаем! Нет никакой козы у соседки Грушенович. Вот акт обследования: «На улице, по которой живет тов. Чижиков Ф. Ф.» зарегистрированы комиссией следующие представители животного мира: четыре собаки породы дворняжка, рыбы неизвестного происхождения в аквариуме писателя Со, а также одиннадцать кошек обоего пола. Мелкого рогатого скота на улице не обнаружено».

— И…

— И это нам известно! Нет никакой соседки Грушенович. Есть соседка Парилова, соседка Ашкинази, соседка Яр-Перемайская, а также персональный пенсионер Мальчиков. Все, как видите, проверено, все выяснено. Кляуза, выходит. Нелепая, мерзкая — тьфу! И так некстати. Мы-то ведь повысить вас хотели.

— Хотели? — переспросил Чижиков и поморгал глазами.

— Хотели. А теперь что ж — сигнал получили. Кляуза, мерзкая — тьфу! А все же сигнал. Пятнышко, так сказать. Никуда не денешься. Придется подождать с годик.

На лице Чижикова выступил румянец.

ВОВИК И СТУЛ

Среди ночи жена проснулась. Она села на кровати и прошептала:

— Не надо обвинять стул.

Не открывая глаз, я сладко потянулся. Жена легонько толкнула меня:

— Ты слышишь! Ни при каких обстоятельствах не надо обвинять стул.

Я укутался в одеяло и сел рядом. Разговор предстоял длинный.

— Ни при каких… — проворчал я недовольно. — Ты всегда любишь крайности. А в воспитании, между прочим, крайность может быть роковой. Вспомни девятый номер «Семьи и школы» за прошлый год.

Я еще не понимал, почему нельзя обвинять стул, но уже не сомневался, что речь идет о воспитании. С тех пор, как родился Вовик, никакой другой