Книга Холм псов - Якуб Жульчик

Гжесь присаживается у окна в подвал, стучит в стекло:

– Ты не открыл бы, я сменил защелку. Теперь никто не открыл бы. Пришлось бы ломать, – стучит снова. – Стекло новое. Отец бы тебе въебал, выбей ты.

– То есть черного входа нет, – киваю я.

– В дом не может быть черного входа. Должен быть только один, спереди, – говорит мой брат. Отряхивает руки. – Можем пойти ко мне, – Гжесь встает, проводит ладонями по треникам, вытирая их. – Только у меня бардак. Детишки.

– Они с тобой? – спрашиваю я. Улыбка сходит у него с губ, глаза делаются мутными, он снова сплевывает.

– Вчера были. Сейчас опять в Германии. У матери, – Гжесь вынимает из кармана пачку сигарет. – Но через месяц приедут снова.

– Классно, – говорит Юстина, чтобы сказать хоть что-то.

– Я мог бы быть с ними постоянно, – говорит он, скалясь. – Это самое охуенное развлечение, точно говорю. Сама увидишь.

Гжесь развелся год назад. Я слабо знал Камилу, его жену. Мы разговаривали, кажется, всего раз в жизни, на какой-то праздник. У Гжеся два сына: четырехлетний Борис и младший Кайтек. Кайтек, кажется, родился уже после развода. Когда брат сказал мне, что они развелись, я даже не знал, что об этом думать. Позвонил ему, чтобы утешить, и спросил, отчего так вообще случилось, а он обронил что-то вроде того, что ей просто не нравилось в Зыборке.

Ему, как утверждал, нравилось – и очень. Говорил, что в Зыборке остались только те, кому нравится, ну и супер.

Из-под подвернутой рубахи видна татуировка в виде, кажется, чудовища с обложек альбомов Iron Maiden. Гжесь любил металл, фантастику, игры RPG. Рисовал, много и, наверняка, плохо, главным образом – бородатых мускулистых воинов и их грудастых конкубин. Раньше гонял по кругу старые хорроры типа «Восставшего из ада» или «Хеллоуина».

Гжесь тридцать лет своей жизни дергал и пинал все, что оказывалось поблизости. Он до сих пор не решил, кем хочет быть, его тело и черты лица теперь принимали решение сами собой, независимо от его воли насчет окончательного их вида. Гжесь превращался во взрослого мужчину из Зыборка, в определенный конкретный его тип.

– Даже не знаю, есть ли у меня кофе и чай, – говорит он и чешет голову. – Пиво есть точно. Бурджяки снова все сдохли, – ухмыляется, глядя на дом Бурджяков. Я тоже ухмыляюсь. Старая домашняя шутка. Вижу, как он вскидывает ладонь, кого-то приветствуя. Не вижу, кого именно.

Юстина вытаскивает из кармана отцепленный от столба листок, сует Гжесю под нос.

– Думаю, он с русскими не сговорился, – говорит задумчиво Гжесь, все еще глядя на дом Гумерских.

– Мне тоже так кажется, – говорю я.

– Полиглотом-то он никогда не был, – улыбается брат. – Что, пенсия, тишина – можно и прогуляться? – кричит он кому-то, кого я не вижу и кто ему не отвечает.

Когда Гжесь сломал в бильярдном клубе об стену кий, Мацюсь так взбесился, что опрокинул его на пол и принялся пинать. Десятилетнего мальчишку, изо всех сил, в спину и ребра, кожаными остроносыми сапогами, пинал его и пинал, а мы не могли ничего поделать, только подпирали испуганно стену.

Мужчина в куртке-дутыше медленно движется вдоль нашего забора. Он не старик, но подволакивает ноги, как старик. На ногах у него шлепки. При виде Гжеся делает странную гримасу, словно пытаясь улыбнуться.

– Это Ниский? – спрашиваю брата, когда чувак минует наш забор.

– Ниский, Ниский. Молодой Ниский, – Гжесек кивает.

– Ужасно быстро ездил на тачке, – я помнил парня, старше меня на пару лет, который наворачивал круги темно-синим «гольфом» по неасфальтированным дорогам, поднимая тучи черной, едкой пыли.

– Теперь он уже никуда не торопится – после удара-то, – Гжесь улыбается.

– Говори тише, он слышит, что ты говоришь, – я дергаю головой, потому что чувак все еще недалеко от ограды.

– Даже если и слышит, ничего не говорит, – отвечает Гжесь.

Тогда в клубе Мацюсь пинал Гжеся долго, будто мой брат был чем-то неодушевленным, мягким мячом, горкой земли. Гжесь заслонялся, как мог, а Мацюсь его пинал; это продолжалось долгие секунды, но вдруг Гжесь изо всех сил укусил его за голую щиколотку, до крови. Мацюсь вскрикнул, Гжесь вскочил и бросился наутек. Мы выбежали следом. У брата были сломаны три ребра, кровь Мацюся была у него на зубах, но это стало понятно только вечером, в больнице. Гжесь даже не заплакал. По крайней мере, не при всех.

– Пойдемте, пойдемте, – он машет рукой, чтобы мы шли следом. Втаптывает сигарету в землю. Древесная стружка приклеивается к его туфлям.

– А вещи? – спрашивает Юстина. – Мы должны распаковаться.

– Да нормально. У вас на это год будет, – Гжесь улыбается и снова сплевывает, слюна падает рядом с его туфлей. – У вас целый год будет, чтобы разваршавиться.

Юстина

– У меня для тебя есть подарок, – сказал Он. Его голос был комично низким, и из-за этого не удавалось относиться совершенно серьезно ко всему, что Он говорил. Принес мне что-то небольшое, завернутое в бумагу – блокнот или небольшую книжку. Держал это на вытянутой ладони. Я все еще думала о нем «Он». «Он» держал, «Он» позвонил, «Он» написал.

Я просто сидела, Он просто стоял, но вместе мы делали кое-что плохое. Отчего все думают, что плохие вещи совершаются в темноте? Есть вещи, которые всегда делаются среди белого дня.

Наконец я на него взглянула. Как обычно, Он стоял выпрямившись, заслонял собой солнце. Я видела Его неясно, словно в тумане. Меня это радовало. Не хотела видеть Его отчетливо. Не хотела, чтобы Он видел меня отчетливо. Очень не хотела Ему нравиться. Не подкрасилась, не причесалась, не сняла старый лак. Выглядела как большой пузырь с намалеванным богомазом лицом.

– Мы уезжаем, – сказала я.

– Уверена? – спросил Он

– Сегодня вечером или завтра с самого утра.

– В Мазуры? – спросил Он.

– Наверняка на год. Может и на дольше, – сказала я.

– Ты ведь ненавидишь лес. Паникуешь при виде деревьев, – напомнил Он мне.

– Привыкну, – заявила я.

– Это нехорошо, – ответил Он.

Конечно, Он был прав. Все, что мы делали, было очень нехорошим.

Лавка, на которой я сидела, стояла в сквере Броневского, рядом с ларьком с гамбургерами, из которого долетал сладкий, тошнотворный запах. Рядом сидела старушка в розовом спортивном костюме из крэша и в мужских солнцезащитных очках. Неподвижно смотрела в одну точку и только прикуривала сигарету от сигареты. Прежде чем Он пришел, я думала, что мы, возможно, устроим соревнования, я и эта дама: кто выкурит больше сигарет за пятнадцать минут. Потом поняла, что у меня они тонкие, а у нее – толстые красные мальборо-сотки, и это разные спортивные категории. Впрочем, кроме сигарет она ничего и не имела, а у меня был холодный кофе в бумажном стаканчике и бутерброд, от которого я дважды откусила, так и не добравшись до ветчины.