Книга Год магического мышления - Джоан Дидион

Вот он, “эффект крепкого орешка”.

Я продолжала читать. От Дж. Уильяма Уордена, проводившего исследование детского горя в Общеклинической больнице Массачусетса, я узнала, что дельфины порой отказываются от пищи после смерти партнера. Гуси, по наблюдениям, после подобной утраты мечутся и зовут, продолжают искать погибшего партнера, пока сами не утратят способность ориентироваться и не заблудятся. Люди, читала я – и это не было для меня новым знанием, – обнаруживают аналогичные паттерны. Они ищут. Они перестают есть. Они забывают дышать. Падают в обморок от недостатка кислорода. Пазухи носоглотки распухают от непролитых слез, и в итоге пациент обращается к отоларингологу с инфекцией уха неясной этимологии. Снижается концентрация. “Через год я научилась читать заголовки”, – призналась мне подруга, потерявшая мужа на три года раньше, чем я. Ухудшаются все виды умственной деятельности. Как Герман Касторп, люди, понесшие тяжелую утрату, допускают серьезные профессиональные промахи и терпят чувствительные финансовые убытки. Они забывают собственный телефонный номер и являются в аэропорт без паспорта. Заболевают, сваливаются и даже, опять-таки как Герман Касторп, умирают.

Этот аспект – “умирают” – всплывал в одном исследовании за другим.

Я стала брать с собой удостоверение личности на утреннюю прогулку в Центральном парке – на такой случай. Если телефон звонил, когда я была в душе, я уже не спешила ответить, страшась рухнуть на плитку.

Среди этих исследований были и знаменитые. Классические работы, вехи, на которые ссылались во всех книгах, попадавших мне в руки. Например, статья Янга, Бенджамина и Уоллиса в “Ланцете” № 2, 1963: исследование 4486 недавно овдовевших жителей Великобритании, продолжавшееся пять лет, показало “существенно более высокий уровень смертности среди вдов и вдовцов в первые шесть месяцев после смерти партнера, чем среди их состоящих в браке сверстников”. Была также статья Риса и Латкинса (British Medical Journal, № 4 1967) – это продолжавшееся шесть лет исследование 903 понесших утрату супруг и супругов при контрольной группе из 878 счастливо состоящих в браке, выявило “существенно более высокий уровень смертности среди овдовевших в течение первого года”. Функциональное объяснение повышенному уровню смертности предлагалось в монографии Института медицины (1984): “Проведенные исследования показали, что, как многие другие факторы стресса, скорбь обычно приводит к изменениям в эндокринной, иммунной, автономной нервной и сердечно-сосудистой системах – на все эти системы фундаментально влияет функционирование мозга и нейромедиаторы”.

Также из этой литературы я узнала, что существует два типа скорби. Предпочтительный тип, тот, что ассоциируется с “ростом” и “развитием”, – это “неосложненная скорбь”, или “нормально протекающий траур”. Такая неосложненная скорбь, согласно 16-му изданию справочника Мерка, может регулярно вызывать “симптомы тревожности, такие как первичная бессонница, беспокойство, гиперактивность автономной нервной системы”, однако “обычно не вызывает клинической депрессии, за исключением пациентов, склонных к перепадам настроения”. Второй тип скорби – “осложненная скорбь”, также именуемая в специальной литературе “патологическим трауром” – встречается в определенных ситуациях. Наиболее частая ситуация, в которой скорбь может проявляться патологически, читала я в одной статье за другой, – тот случай, когда переживший супруг и умерший находились в исключительной зависимости друг от друга. “Полагался ли овдовевший супруг на умершего в чрезвычайной степени как на источник удовольствия, поддержки или самооценки?” Таков один из диагностических критериев, предложенных Дэвидом Перецом, доктором медицины с кафедры психиатрии Колумбийского университета. “Чувствовал ли переживший себя беспомощным без утраченного партнера, когда наступала вынужденная разлука?”

Я примеряла на себя эти вопросы.

Однажды в 1968 году мне пришлось незапланированно остаться на ночь в Сан-Франциско (я готовила статью, пошел сильный дождь, и нужное мне интервью перенесли из-за дождя на следующее утро). Джон прилетел из Лос-Анджелеса, чтобы поужинать вместе. Мы поужинали у “Эрни”, затем Джон отправился обратно в Лос-Анджелес на “Полуночном летуне” (PSA) – перелет в одну сторону стоил тринадцать долларов, пережиток той калифорнийской эры, когда можно было слетать из Лос-Анджелеса в Сан-Франциско, или Сакраменто, или Сан-Хосе и обратно за двадцать шесть долларов.

Я стала думать о компании PSA.

У всех самолетов PSA на носу была нарисована улыбка. Стюардессы одевались в стиле Руди Гернрайха[27] в ярко-розовые с оранжевым мини-юбки. PSA символизировала ту пору нашей жизни, когда поступки по большей части не влекли серьезных последствий: свободные люди запросто могли пролететь семьсот миль ради ужина. Этому настрою пришел конец в 1978 году, когда принадлежащий PSA “Боинг 727” столкнулся над Сан-Диего с “Сессной-172”, погубив сто сорок четыре пассажира.

Когда это случилось, я подумала, что недооценивала риски, связанные с PSA.

Теперь я вижу, что это была не единственная моя ошибка.

Отправляясь в два или три года из Сакраменто на самолете PSA повидаться с моими родителями, Кинтана сказала, что “летит на улыбке”. Джон записывал ее словечки на клочках бумаги и прятал клочки в черную шкатулку, подарок его матери. Шкатулка с клочками бумаги так и стоит на столе у меня в гостиной, на ней изображен американский орел и девиз “E Pluribus Unum”[28]. Впоследствии Джон использовал часть записей в романе “Датч Ши младший”, отдал их дочери главного героя Кэт, она погибла от взрыва бомбы ИРА, когда ужинала вместе с матерью в ресторане на Шарлотт-стрит, в Лондоне. Вот например:

“Куда ты был?” – спрашивала она и “Куда ушло утро?”. Он записывал все ее слова и запихивал листочки в крошечный потайной ящик в том столе из клена, что Барри Стакин подарил ему и Ли на свадьбу… Кэт в школьном тартане. Кэт, именовавшая свое мытье “ванной”, а бабочек, наловленных для детсадовских опытов, “бабушками”. Кэт, в семь лет сочинявшая стихи: “Я замуж выйду/ За мальчика Энду/ он рыбовод/ И даст мне развод”. В том же ящике лежал Сломанный человек. “Сломанный человек” – так Кэт именовала страх, смерть, неизвестное. “Мне приснился дурной сон о Сломанном человеке, – говорила она. – Помогите мне спастись от Сломанного человека. Если придет Сломанный человек, я уцеплюсь за изгородь и не дам ему меня уволочь…” Он гадал, успел ли Сломанный человек напугать Кэт перед тем, как наступил конец.

Теперь я вижу то, чего не понимала в 1982 году, когда был опубликован “Датч Ши младший”: это роман о скорби. Авторы научной литературы сказали бы, что Датч Ши проходит через патологический траур. Все диагностические признаки налицо: он одержим моментом, когда Кэт умерла. Он вновь и вновь проигрывает эту сцену, словно пытаясь завершить ее не так, как в реальности: ресторан на Шарлотт-стрит, салат с цикорием, лавандового цвета сандалии Кэт, бомба, голова Кэт в тележке с десертами. Он терзал свою бывшую жену, мать Кэт, одним и тем же вопросом: почему она отлучилась в туалет как раз в тот момент, когда взорвалась бомба? Наконец она ответила ему: