Книга Ловушка для княгини - Татьяна Луковская

Дальними кругами вокруг них ходила Прасковья, она тоже выбегала в сад как бы случайно одновременно с мачехой, но близко не подходила, упорно делая вид, что сама по себе. Настасья терпеливо каждый раз приветливо махала ей рукой и приглашала посидеть вместе, но девочка лишь надменно вздергивала носик.

Так проходил день за днем, и вот настало время вылезти из своей раковины, оглядеться вокруг, ну надо же как-то жить.

— Это вот у нас погреба, Яков, тиун княжий, за все в ответе, ну и я по мере сил, — объясняла Фекла, присвечивая светцом узкие ступени в глубину подземелья.

Это скромное «по мере сил» говорило о том, что все княжье житье-бытье находилось в руках именно Феклы, а тиуны, челядь и даже гридни[2] и теремные воротники[3] лишь смиренно ходили под рукой верткой ключницы.

В погребе пахло меловой побелкой и сыростью. Съестных припасов здесь было заготовлено немало: с железных крюков свешивались окорока, огромные мореные бочки стройными рядами подпирали стены; кули с мукой, как положено, подвешены к потолку, чтобы не пробрались к драгоценному житу коварные грызуны.

— Столько трудов стоило все это собрать, — набивалась на похвалу Фекла, — уж такие времена голодные настали. А здесь, хозяюшка, смотри, — ключница, тревожно оглянувшись, обошла одну из бочек, призывая и Настасью следовать за ней.

В беленной стене виднелась небольшая ниша, в которую тоже были вбиты два крюка. Фекла дернула за один из них, и стена со скрипом отворилась, оказавшись дверью. В трепещущем пламени светца Настасья рассмотрела ступени, убегающие еще глубже.

— Что это? — выдохнула княгиня удивленно.

— Лаз, в храм Успенский выводит. Это я тебе так, на всякий случай, — Фекла резким движением захлопнула дверь в подземелье.

— А из града такой есть? — почему-то спросила Настасья.

— Может и есть, того я не знаю, — отчего-то недовольно проговорила Фекла, а потом, помолчав, добавила: — Ты про то, светлейшая, не думай.

— Про что, про то? — не поняла Настасья.

— Про то, чтоб домой сбежать. Княжич с княжной к тебе тянутся, оба ожили, сама ты милостивая, уж я в людях разбираюсь. Бог дал, насквозь их вижу, — Фекла оправила пояс, и от этого связка ключей у ее левого бока издала мелодичный звон.

— Не собираюсь я бежать, — возмутилась Настасья.

— А князь у нас не плохой, дурной иногда, то да, — Фекла тяжело вздохнула, — а так-то в хороших бабьих руках… прежняя-то княгиня умела, а ты, светлейшая, уж больно молода, считай, сама дите… но тоже не из теста сделана, научишься.

— Где уж мне до покойной княгини, — с обидой отвернулась Настасья, состязание с покойницей ее истощало.

— Научишься, научишься, и князю ты понравилась.

«Понравилась? Смех, да и только, а говорила, что людей насквозь видит», — разочарованно подумала Настасья, но вслух ничего говорить не стала, чтобы не обидеть единственного своего союзника.

Белый день после подземелья больно ударил по глазам. Настасья зажмурилась, а когда разомкнула заслезившиеся очи, увидела нарядно одетую девицу, неспешно плывущую по широкому двору. За незнакомкой, раболепно оправляя ленты в ее богатой русой косе, семенили две неприглядные, скрюченные холопки. Сама девица была смазлива лицом, белокожа, румяна, маленький смешно вздернутый носик не портил ее, а придавал милое обаяние. Двигалась она как сытая, расшалившаяся кошечка, а одета — княгине на зависть: расшитая шелковой нитью понева, ряды янтарных бус на лебединой шее, руки отяжелели от серебряных браслетов.

На Настасью незнакомка бросила высокомерный взгляд хозяйки и пошла дальше.

— Это кто такая? — недоуменно спросила княгиня, может у князя сестра есть, а она и не знала.

— Это Желанка, няньки Сулены дочка, — как-то слишком поспешно ответила Фекла. — Пойдем, светлейшая, я тебе конюшни покажу, жеребеночек там вчера народился.

— Полюбовница княжья? — сразу сложила концы Настасья. — И что она в княжьих хоромах живет?

— Княгиня, не печалься, мало ли таких Желанок, а ты супружница венчанная. Натешится да замуж ее пристроит.

И тут какая-то неведомая сила словно дернула Настасью изнутри, как уже было, когда она на свадьбе «умыла» Всеволода, — удаль, пугающая и одновременно разжигающая отчаянную смелость.

Настасья крутнулась на пятках, щелкнула пальцами:

— А чего ж ждать? Вели тиуна Якова ко мне позвать, а конюшни после поглядим, с Ивашкой, ему на лошадок любо будет смотреть, — и голос сразу стал властным, прямо железным.

Фекла сначала замерла, разглядывая озорные искорки в глазах княгини, а потом довольно улыбнувшись, поспешила выполнять приказ.

Настасья нагло уселась в гриднице на место мужа. Вокруг с недоуменными взглядами суетились челядинки. Тиун Яков, пузатый плешивый дядька в неопрятной свитке, спешно обтирая о кушак жирные ладони, предстал пред княгиней. Наверное, Фекла оторвала его от трапезы.

— Чего изволишь, светлая княгиня?

— Воля моя, Желану, дочь няньки Сулены, замуж немедля выдать за вдовца почтенного. Сыщи такого да сделай.

— Не могу я того, княгиня, — подавился кашлем Яков. — Не могу.

— Отчего ж не можешь? — прищурила глаза Настасья.

— Князь гневаться станет, крепко гневаться.

— Отчего ж ему гневаться, это ж холопка всего лишь, по летам уж перестарка, давно замуж пора?

Кто-то из челяди хихикнул.

— Не могу, светлейшая, не гневайся, — простонал Яков.

— Грех покрываешь, страшного суда не боишься? — сжала Настасья кулаки.

— Не гневайся, не могу, — стоял на своем тиун.

— Попов сюда, духовника княжьего, и за боярином Ермилой пусть пошлют, — Настасья в голове уж прокручивала все шаги, а пред очами стоял наглый взгляд превосходства полюбовницы князя. «Ничего, я тя научу пред княгиней голову склонять», — с ненавистью представила вздернутый носик Настасья.

[1] Седмица — неделя.

[2] Гридни — здесь телохранители.

[3] Воротники — охрана на воротах.

Глава VII. Отец

— Я хоть и стоял на твоей стороне, а одобрить то никак не могу, нельзя так, — Ермила укоризненно покачал седовласой головой. — Нельзя без ведома князя такого творить, а узнает, что ты и меня вмешала, так уж совсем осерчает.

— Я его от греха спасаю, чего ему серчать? — и бровью не повела Настасья.

— Чай, князь не дитя, чтоб его от греха спасали, сам решит — спасаться али нет. Он себе новую найдет, да и не одну, всех замуж отдавать станешь? — Ермила дернул пальцами, хрустнув суставами.

— Надо будет, так и всех выдам, мне не жалко.

Настасья и сама понимала, что играет с огнем, князя она совсем не знает. Как он встретит весть, что женушка пристроила его зазнобу за почтенного вдовца-прасола[1]: ударит, запрет, немедля велит постричься в монастырь? Но какое удовольствие Настасья получила, когда украдкой из светлицы наблюдала, как княжьи гридни выталкивали за ворота рыдающую Желану, как из горделивой павы она превратилась в облезлую курицу, как охала и причитала бегущая следом ненавистная нянька Сулена, которая уже несколько дней распускала слухи, что новая княгиня — ведьма и пасынка уморить хочет. И пусть потом придется лить слезы и горько жалеть, что сейчас так вольно вжилась в роль хозяйки. И, возможно, какая-нибудь новая Желанка так же со злорадством будет наблюдать из теремного окошка, когда опротивевшую княгиню повезут в монастырь, но то будет потом, а сейчас Настасья праздновала маленькую победу.