Книга Евангелие от Сына Божия - Норман Мейлер

Сколько вопросов! Почему Господь оставил меня наедине с Сатаной? Не затем ли, чтобы сбить с меня излишнее благочестие?.. Вскоре эта догадка подтвердится. Мне предстоял великий труд, из тех, что нельзя исполнить на коленях.

15

Я вернулся в Назарет и вошел в дом моей матери. Она встретила меня с радостью и облегчением. Чего только не передумала она за эти сорок с лишним дней. Она знала, что я отправился к троюродному брату, и считала, что мы путешествуем где-то вместе. Потом до нее дошли рассказы о страшной участи Иоанна. (События эти произошли, пока я был на горе.) Дело в том, что Ирод Антипа, сын покойного царя Ирода, давно не доверял Иоанну Крестителю. Антипу, как в свое время его отца, мучили ночные кошмары: ему привиделось, что пророк настраивает людей против него, подначивает народ на восстание. И он заточил Иоанна в темницу в крепости Махерус, что высилась на неприступных скалах над Мертвым морем. Тут я понял, что пробил мой час. Пора оставить Назарет. Я должен стать проповедником и продолжить дело Иоанна.

Однако моя мать воспротивилась. Она не хотела, чтобы я скитался по безлюдным дорогам, благословляя незнакомых странников. По ее мнению, мне следовало стать добродетельным ессеем. Она мечтала отправить меня в Кумран, в общину самых истовых ревнителей веры. Но меня туда не влекло. Эти отшельники, покаявшись во всех прегрешениях и малых провинностях, передавали братству все свое имущество и жили вдали от мира много лет, прежде чем их объявляли ессеями Кумрана. Они не смели открыть рта без особого приглашения своих старейшин.

Неужели мать желает для меня подобной доли? Я готов был пройти все проверки и искусы, которые уготовил мне Бог, но держать экзамен перед первосвященниками? Ну уж нет! Впрочем, понять мою мать всегда было непросто. Она, разумеется, гордилась моим происхождением, но тревожилась за меня чрезмерно. Всякий день ждала какой-нибудь напасти. Страх жил в нашем домишке постоянно: вылезал из щелей, как ночной зверек, и скрипел половицами в темноте. И еще одно. При всей своей скромности мать была крайне тщеславна, и оба конца этой палки ударяли по мне, поскольку Мария, ко всему прочему, обладала и железной волей. Сама она, кстати, считала себя женщиной вовсе не сильной, а слабой и беззащитной. Хуже того! Она и меня полагала себе подобным и потому совершенно не готовым выйти в мир. Я же, зная, какой удел меня ждет, болезненно переживал, что родная мать в меня не верит.

Я не рассказал ей, что произошло на горе за сорок дней поста, но она, должно быть, поняла, что я наконец пообщался с Отцом. Впрочем, она и не желала ничего слышать. Имея великое, поистине царское сердце, она — как настоящая царица — не желала слышать то, что выходило за пределы ее понимания.

И все же она была мне матерью. И знала меня очень хорошо. И потому наверняка сообразила, что на горе я встречался не только с Отцом, но и с тем. Другим. Ей представлялось, что я, будучи существом слабым, наверняка поддался козням дьявола, водителя темных сил, и теперь меня надо непременно наставить на истинный путь, отправив к кумранским отшельникам. Что ж, теперь можно признаться: мать ничем не облегчила мой удел. Ее увещевания угнетали меня, в особенности потому, что она действительно обладала даром предвидения.

Наш спор длился и длился, тихий, но неуступчивый, и тут возникло неожиданное развлечение. В Кане, неподалеку от Назарета, играли свадьбу. Отец невесты, зажиточный человек, которому Иосиф с подмастерьями когда-то поставил добротный дом, пригласил мою мать, меня и моих братьев, Иакова и Иоанна, на семейное торжество. Впервые после смерти Иосифа Мария вышла на люди. Собственно, она так долго колебалась, идти или не идти, что мы в конце концов опоздали и пришли, когда церемония уже закончилась. Мать очень смутилась, но тут же пристально оглядела стол и сказала:

— У них нет вина.

Вино попросту кончилось, поскольку гулять на свадьбу собралась вся деревня. Однако на брачном пиру вино не должно иссякать, иначе молодую чету ждут немалые беды. И я решил испробовать силы, которыми наделил меня Господь.

Перед нами стояли шесть высоких каменных сосудов с водой. На столе же лежала виноградинка, одна-единственная, оторвавшаяся от грозди. Я взял ее в рот и прожевал, напряженно думая о Духе, что живет внутри нее. Я ощутил рядом с собою невидимого ангела. И в тот же миг вода в сосудах сделалась вином. Я знал это точно. Чудо совершилось благодаря чистому вкусу одной виноградины и присутствию одного ангела.

Я почувствовал близость Царства Божия. Ибо знал теперь, что Царство это состоит из превеликой красоты. Мой Отец не только гневливый Бог, в Нем есть доброта — нежная, как легкое, неравнодушное касание рук. Несмотря на это откровение, я преисполнился и печали. Потому что понял: мне не пировать на людских пирах. И вскоре я действительно покинул веселое сборище, поручив Иакову и Иоанну проводить мать домой.

Выходя, я услышал, как дядя невесты обратился к жениху:

— Обычно хозяева сразу выставляют на стол лучшее вино, а когда гости нальются, достают напитки похуже. Вы же приберегли лучшее вино напоследок! Да будет благословен ваш брак!

Таково было первое из моих чудес, и совершилось оно в Кане Галилейской. Однако похваляться я не спешил. Ангел, посланный Отцом моим, вовремя нашептал мне мудрую мысль: «Как бочонок, до краев полный меда, может вмиг опустеть, так и глупый сын может растратить дарованный ему запас чудес». Я не признался даже матери. Она лишь порадовалась, что у хозяев все-таки оказалось вино, и это немного скрасило ей неизбежность моего ухода. Я ушел поутру — в плаще и сандалиях, с посохом в руках и материнскими слезами на сердце.

16

Я решил проповедовать в Капернауме, куда от Назарета идти всего полдня. Что бы ни говорил дьявол, я по-прежнему считал пророка Исайю своим наставником, а он написал: «На пути приморском, за Иорданом, в Галилее языческой, народ, ходящий во тьме, увидел свет великий». Вот я и выбрал Капернаум. Он стоит у самого Галилейского моря (которое на самом деле озеро, но величиной с целое море), из этого моря вытекает река Иордан и течет дальше на юг, к Иерусалиму

Однако прежде, чем идти в Капернаум, я решил поговорить с евреями в синагоге родного Назарета. Ведь язык мой был не так искусен, как руки с топором или рубанком, и меня тянуло начать там, где меня хоть кто-то знал.

Но я растерялся и повторял только одно:

— Кайтесь, ибо близится Царство Божие. Скоро всему конец.

Слова мои не возымели никакого действия. Только все вдруг примолкли. Да и как могут люди возрадоваться, узнав, что им грозит Страшный суд, причем очень скоро? В Назарете меж тем стояло ясное солнечное утро. Я же, обуреваемый новыми мыслями — о том, что вера, пусть самая крепкая и истовая, должна быть проста и естественна, как дыхание, — добавил (а говорил я на древнееврейском):

— Благодарю Тебя, Отец, за то, что ута ил это от мудрых и понимающих, но открыл простосердечным младенцам.

Спустя много-много времени я прочту, что написал в своем евангелии Лука: