Книга Мальчик глотает Вселенную - Трент Далтон

– Тот телефон не принимает звонки, – говорит он. – Твое воображение опять разыгралось, Илай.

Я оборачиваюсь к Августу. Я поворачиваюсь обратно к Лайлу.

– Он звонил, Лайл. Август поднял трубку. На другом конце провода был мужчина. Он знал мое имя. Он знал нас всех. Он знал Дрища. Сперва я подумал, что это ты, но потом…

– Достаточно, Илай, – обрывает меня Лайл. – Чья это была идея – зайти в комнату Лины?

Август тычет себя в грудь большим пальцем. Лайл кивает:

– Ладно, принято. А теперь вылезайте и получите то, что вам причитается, а когда все немного успокоятся, я расскажу вам некоторые новости, которые у нас происходят.

– Нахер это, – говорю я. – Мне нужны ответы сейчас.

Лайл ставит деревянное сиденье туалета на место.

– Дай мне знать, когда к тебе снова вернутся хорошие манеры, Илай, – сообщает он и уходит прочь.

Четыре года назад я подумал, что он собирается уйти насовсем. Он стоял возле входной двери с вещмешком, перекинутым через правое плечо. Я вцепился ему в левую руку и откинулся назад, удерживая его всем своим весом, а он потащил меня за собой к выходу.

– Нет, – упрашивал я. – Не уходи, Лайл.

Слезы текли у меня из глаз, заливая и нос, и рот.

– Мне нужно привести себя в порядок, приятель, – сказал он. – Август присмотрит за твоей мамой вместо меня. А ты должен присматривать за Августом, хорошо?

– Нет! – взвыл я. Он повернул голову, и мне показалось, что я смогу остановить его, потому что глаза его были мокрыми, хотя он никогда не плачет. – Нет!

Но затем он прикрикнул на меня: «Пусти меня, Илай!» – и толкнул обратно через дверь, и я упал на линолеумный пол на передней веранде, ободрав кожу с локтей.

– Я люблю тебя, – сказал он. – Я вернусь.

– Ты врешь! – выкрикнул я.

– Я не умею лгать, Илай.

Потом он вышел через переднюю дверь и пошел по дорожке к калитке и дальше, мимо кованого почтового ящика и коричневого кирпичного забора с одним недостающим кирпичом. Я бежал за ним до самой калитки и кричал так громко, что охрип.

– Ты врешь! – кричал я. – Ты врешь! Ты врешь! Ты врешь!

Однако он даже не оглянулся. Он просто продолжал идти.

Но затем он вернулся. Шесть месяцев спустя. Стоял январь, было жарко, и я торчал в переднем дворе – без рубашки, загорелый, зажав большим пальцем садовый шланг, направив к солнцу дугообразную струю, чтобы создать собственную радугу, – и увидел, как он проходит через стену воды. Он открыл переднюю калитку и закрыл ее за собой, а я бросил шланг и побежал к нему. На нем были темно-синие рабочие штаны и темно-синяя джинсовая рабочая рубашка, заляпанная машинным маслом. Лайл выглядел сильным и крепким, и когда он привстал на колено, чтобы быть вровень со мной на дорожке – я подумал, что так он похож на короля Артура и что я никогда за всю свою короткую жизнь не любил другого мужчину больше, чем его. Так что радуги – это Лайл, и пятна смазки – это Лайл, и король Артур – это Лайл. Я бросился на него с такой силой, что он чуть не опрокинулся на спину от моего наскока, потому что я ударил его, как Рэй Прайс, несокрушимый стальной нападающий рвущихся к победе «Параматта Илз». Он засмеялся, и когда я вцепился пальцами в его плечи, чтобы притянуть ближе, – он уткнул лицо в мои волосы и поцеловал меня в макушку; и не знаю, почему я сказал то, что сказал дальше, но все равно сказал это:

– Папа…

Он слегка улыбнулся и выпрямил меня, положив мне руки на плечи, глядя мне в глаза.

– У тебя уже есть отец, приятель, – произнес он. – Но у тебя есть и я.

Через пять дней мама оказалась заперта в комнате Лины и барабанила кулаками по тонким фибровым стенам. Лайл заколотил крест-накрест деревянными досками оба окна в комнате. Он вытащил оттуда старую кровать Лины и снял со стены картину с Иисусом, вынес старые вазы Лины и рамки с фотографиями дальних родственников и близких подруг по клубу любителей игры в шары. В комнате не осталось ничего, кроме тонкого матраса без каких-либо простыней, одеял и подушек. Семь дней Лайл держал маму взаперти в этой небесно-голубой комнате. Лайл, Август и я стояли перед закрытой дверью, слушая мамины крики, долгие и внезапные, как завывание сирены воздушной тревоги, словно за этой дверью находился великий инквизитор, следивший за некоторым разнообразием пыток, включающих систему шкивов, растягивающих мамины конечности. Но я точно знал, что в комнате, кроме нее, никого нет. Она выла во время обеда, она стонала в полночь. Джин Кримминс, наш ближайший сосед справа, симпатичный почтальон на пенсии, всегда имевший под рукой тысячу историй о почте, направленной не по назначению, и о разных случаях на пригородных обочинах, приходил проверить, что происходит.

– Она почти здесь, приятель, – вот и все, что сказал ему Лайл через дверь. И Джин просто кивнул, как будто точно знал, о чем толкует Лайл. Как будто знал, что такое быть тактичным.

На пятый день мама выбрала меня, так как знала, что я самый слабый.

– Илай! – крикнула она через дверь. – Он пытается убить меня! Тебе нужно позвонить в полицию. Позвони им, Илай. Он хочет меня убить.

Я подбежал к нашему телефону и начал набирать три нуля на медленно вращающемся диске, пока Август не нажал мягко пальцем на рычаг. Он покачал головой. Нет, Илай.

Я заплакал, а Август нежно обнял меня за шею, и мы пошли обратно по коридору. И снова стояли, не сводя глаз с двери. Я заплакал сильнее. Затем прошел в гостиную и открыл раздвижные нижние дверцы «стенки», отделанной шпоном «под дерево», где хранились мамины виниловые пластинки. Альбом «Between the Buttons» группы «Роллинг Стоунз». Тот, который она крутила так много раз; с обложкой, где они стоят в зимних пальто, а Кит Ричардс получился размыто, как будто ступил на полшага во временной портал, который перенесет его в будущее.

«Эй, Илай, поставь песню “Рубиновый вторник!”» – постоянно просила мама.

«Которую из них?»

«Первая сторона, третья толстая линия от края», – всегда говорила мама.

Я отключил проигрыватель от розетки, протащил его по коридору и снова подключил рядом с дверью в комнату Лины. Опустил иглу на третью толстую линию с краю. Эта песня – о девушке, которая никогда не говорила, откуда она. Песня разнеслась по дому, и мамины рыдания эхом отозвались за дверью.

– Поставь еще раз, Илай, – сказала мама.

На седьмой день, к закату, Лайл открыл замок. Через две или три минуты дверь спальни Лины со скрипом отворилась. Мама выглядела худой, изможденной, двигалась медленно и пошатывалась, словно ее кости держались вместе, связанные веревками. Она попыталась что-то сказать, но ее губы, рот и горло были такими сухими, а тело настолько измученным, что она не могла выдавить из себя ни слова.

– Об… – начала она.

Облизнула губы и попробовала снова.